Ниже я предлагаю вашему вниманию краткую иллюстрацию терапевтической работы, основанной на предложенной модели психологической помощи. В ней вы можете обнаружить последовательность терапевтического процесса, разворачивающегося в феноменологическом поле, определяемого острыми суицидальными тенденциями, развернувшимися на фоне острого травматического события, переживаемого клиентом.
Схематически эта последовательность может быть представлена следующей цепочкой: принятие уникальности феноменологической картины происходящего
– восстановление чувствительности к психической боли
– поддержка процесса переживания всех возникающих в поле феноменов (без элективной включенности фасилитатора, и с акцентом на естественной терапевтической динамике поля)
– восстановление способности к творческому приспособлению.
Р., девушка 24 лет, обратилась за помощью в остром суицидальном кризисе. Несколько месяцев назад она столкнулась с чрезвычайным по силе событием в своей жизни – ее молодой человек, за которого она собиралась замуж, трагически погиб в автокатастрофе. Р. потеряла всякий вкус к жизни, чувствовала себя опустошенной и уже длительное время пребывала в депрессии.
Любые попытки переживания случившегося были ей недоступны. С горечью и болью в голосе она рассказывала, что никто ее не понимает и не может поддержать. Подруги пытались отвлечь ее внимание от события к другим делам и занятиям.
Родители сказали нечто вроде: «Не расстраивайся, доченька. Ты найдешь себе еще лучшего парня, чем прежний». По всей видимости, и подруги и родители исходили из самых лучших побуждений, но по очевидным причинам, упоминавшимся выше, не могли присутствовать в жизни Р., поскольку исходили из отличной феноменологической ситуации. Для Р. же случившееся в ее жизни оказалось событием не просто трагическим, а совершенно уникальным (чего, кажется, не понимали или боялись понять ее близкие).
Невозможность принять ситуацию в свою очередь блокировало процесс ее переживания. Моей первичной терапевтической задачей на этом этапе было немедленное принятие всей уникальности ситуации, в которой оказалась Р.
Я сказал ей, что утрата, которую она понесла, безвозвратна, и что я замечаю невозможность для Р. каким-либо образом в настоящий момент ее компенсировать. После этого Р. впервые посмотрела мне прямо в глаза и расплакалась, процесс переживания сейчас мог быть восстановлен.
Р. рассказывала о той боли, которая не покидает ее ни на минуту. До сих пор ей приходилось «оставаться с невыносимой болью в одиночестве». Сейчас же боль могла быть размещена в отношениях с другим человеком, а, следовательно, быть пережита и облегчена.
Спустя некоторое время (прошло около 2 месяцев терапии) глухая недифференцированная боль, которую Р. переживала в нашем контакте, постепенно начала трансформироваться в более дифференцированные переживания. Р. вдруг осознала сильное чувство ярости к погибшему, что очень удивило и смутило ее. Однако после моего комментария об отношении к этому чувству как к естественному Р. смогла выразить и пережить также и его.
Вскоре ярость сменилась гневом, основным мотивом которого оказалось представление Р. о том, что погибший молодой человек ее бросил одну в мире, где она не находит никакого смысла для жизни. Первоначально существующий в связи с этим в фоне стыд и образ себя как «злой, жестокой и бесчувственной» трансформировались в образ «брошенной, ранимой и чувствительной» и ассимилировались в self.
Социальная активность Р. стала понемногу восстанавливаться, хотя и с некоторыми сложностями, поскольку ей «трудно и почти невыносимо было находиться в обществе людей, которые могут радоваться жизни». Облегчение наступило тогда, когда Р. в общении с другими людьми перестала претворяться и стараться жить искусственной жизнью с целью адаптироваться к окружению любой ценой, а стала переживать свою собственную жизнь, какой бы тяжелой на этом этапе она ни была. На этом этапе терапии (около полугода с ее начала) суицидальные тенденции перестали быть столь острыми и постоянными, как это было вначале.
Далее в процессе переживания, поддерживаемого нами в терапии, появилась печаль, относящаяся к утрате близкого человека, и благодарность за то, что он был в жизни Р. В этот период терапии боль, испытываемая Р., перестала восприниматься ею как невыносимая, помимо нее стали появляться также феномены переживания, не связанные с произошедшим трагическим событием, а имеющие отношения к актуальному периоду жизни Р. Часть душевных сил молодой женщины смогла переместиться в процесс переживания событий, которые происходили в настоящее время. Суицидальные мысли больше не беспокоили Р., хотя она по-прежнему выглядела немного растерянной, хрупкой и ранимой. Спустя год после произошедшей трагедии щемящая боль все еще, конечно же, жила в раненом сердце Р. Однако отчаяние, формирующее «кромешный ад существования», исчезло и больше не напоминало о себе.
Впервые за время после потери близкого человека в жизнь Р. понемногу стали возвращаться радость и удовольствие. В жизнь Р. также вернулись блокированные длительное время представления о своей женской привлекательности, появилась симпатия к некоторым окружающим ее мужчинам.
Это был значительный прогресс в терапии Р., так как до этого момента любые сексуальные образы и фантазии вызывали у нее отвращение и почти фобию. На этом этапе терапии (около 1,5 лет с момента ее начала) появившееся сексуальное возбуждение также в первый момент сопровождалось некоторой выраженной смесью страха и стыда, поскольку интерпретировалось ею как предательство прежних, все еще самых ценных в ее жизни отношений. Витальная борьба страха и стыда с одной стороны и удовольствия и возбуждения, с другой продолжалась некоторое время. Мы не спешили разрешать этот конфликт фасилитацией какой-то одной «правды».
Преждевременное разрешение конфликта до образования тупика, на мой взгляд, оказалось бы очередным нарциссическим (в смысле предательства естественного процесса переживания) проектом травмированного человека, что неизбежно повлекло бы за собой «травматический откат» в виде невозможности ассимиляции сформированного в процессе терапии опыта и хронификации «побежденной self-тенденции» (будь то удовольствие, или же, наоборот, стыд) в неосознаваемой психической оппозиции.
Однако вскоре в процессе терапии для Р. оказалось возможным пережить мучительное состояние тупика, релевантного этому выбору, и интегрировать образ себя как «преданной и любящей женщины» и возникающие у нее сексуальные переживания. Из «пепла сжигающей боли трагедии» родилась женщина «имеющая право на любовь». В настоящее время Р. встречается с молодым человеком, который ей нравится, и они собираются пожениться. Для прохождения вместе этого нелегкого пути от «очарованностью» дыханием смерти почти навязчивого свойства до восстановления витальности жизни нам понадобилось около 2 лет.
Представленная терапевтическая виньетка иллюстрирует процесс терапии клиента с острыми и значительно выраженными опасными суицидальными тенденциями, внутренним содержанием которых являлся блокированный в своем протекании процесс острого горя.
Тем не менее, предложенная в статье модель психологической помощи людям в суицидоопасном кризисе оказывается эффективной также и в других случаях, имеющих различную феноменологическую картину.