Близость как отношения на границе-контакт
В настоящей статье речь идет о понимании феномена близости в гештальтподходе. Близость рассматривается как динамика отношений в текущем контексте поля, разворачивающаяся на границе контакта. Отдельное внимание уделяется способам избегания близости, используемым людьми в повседневной жизни. С точки зрения гештальтистского понимания близости анализируются феномены предательства и измены.
Ключевые слова: близость, контакт, конфлюэнция, присутствие, динамика self.
Начиная изложение столь фундаментальной для психотерапии темы, я задался вопросом: «Что такое близость?». Близость неразрывно связана с ощущением, что в этом мире я кому-то нужен, что кто-то ждет меня дома, думает обо мне, скучает; с уверенностью, что есть на кого опереться в трудную минуту; со знанием, что некто чувствителен к моим желаниям и нуждам; с мыслями, что есть для кого жить. Такое определение близости широко распространено в общественном сознании.
Гештальтподход о близости (или отношения на границе контакта)
Гештальтподход привнес в понимание феномена близости еще одну категорию, которая стала центральной и даже системообразующей для рассматриваемого феномена. А именно – понятие границы контакта [1, 2, 3]. Действительно, близость невозможна вне контакта с другим человеком. Без границы контакта предыдущее определение превращается в конфлюэнтный симбиоз, зачастую садистско-мазохистского толка. Итак, близость – это состояние отношений двух и более людей в поле, в котором для них сохраняется возможность присутствовать на границе контакта. При этом, на мой взгляд, содержание этого контакта вторично по отношению к его качеству. Другими словами, близость может быть связана и с переживанием неприятных чувств в контакте. Например, злость, гнев, разочарование, стыд и т.д. также могут быть основанием для близости в том случае, если контекст поля определяется присутствием [4, 5, 8].
Присутствие – это качество контакта, позволяющее человеку оказываться очень чувствительным к переживаниям Другого, замечая без специальных усилий их проявления – выражение глаз, дыхание, едва заметные движения тела и т.д.[1]. Присутствие зачастую связано с ощущением, что вы только что заметили человека, который уже некоторое время (иногда довольно длительное) находится рядом с вами – его глаза, лицо, дыхание. В то же время при этом сохраняется (а зачастую и обостряется) чувствительность к самому себе – к своим переживаниям, желаниям, зонам комфорта и дискомфорта[2].
Из вышесказанного проистекает еще одна особенность рассматриваемого феномена. А именно, близость – это психологическое пространство, в котором процесс «чувствования» (т.е. отмечания и осознавания своих чувств) превращается в процесс переживания, в котором чувства выполняют свою работу по психологической трансформации self. Другими словами, это место, где чувства могут быть пережиты, ассимилированы в self, а также оказываются способными инициировать процесс удовлетворения важных потребностей, которые они маркируют. Таким образом, чувства из «аутичного» феномена превращаются в контактный. Описанная особенность близости позволяет людям справляться с самыми трудными ситуациями в их жизни, переживать значительные кризисы, проживать боль и потери. Процесс переживания в близости позволяет вынести любые психические нагрузки, предотвращая травмы, девиантные проявления и психопатологические процессы[3]. Даже самые сильные чувства могут быть ассимилированы в близости, каким бы трудным и болезненным это не представлялось. Именно на этом, на мой взгляд, и основывается институт психотерапии – без близости в терапевтических отношениях терапия не имеет смысла. Терапевт при этом выступает специалистом по контакту, или, метафорически выражаясь, сталкером в зоне близости.
В некотором смысле сопутствующей предыдущей особенности близости является еще одна ее ресурсная черта. В психологической науке общим местом является положение о том, что ядерной категорией психического развития и формирования личности являются представления человека о самом себе и окружающих его людях, мире в целом. Для этого используются разные понятия – идентичность, самость, self и т.д. Теоретики большинства школ и направлений сходятся в том, что ядро личности формируется лишь в отношениях с другими людьми, первоначально с ближайшим окружением. Однако, даже при хороших, устойчивых отношениях с окружающими людьми часто идентичность оказывается неустойчивой, зависимой от этих окружающих, которые выступают в качестве ее психологических доноров. В чем же причина этого? Идентичность формируется посредством ассимиляции откликов – обратных связей, которые получает человек. Ассимиляция же, на мой взгляд, является производной границы контакта, другими словами, может быть осуществлена лишь в близости. Если же получаемая обратная связь размещается вне границы контакта, она не может быть ассимилирована и не становится частью опыта человека и его представлений о себе, оставаясь в «заложниках» у партнера по общению. Этот путь, очевидно, ведет к зависимости от «собственника» идентичности, которым является другой и который (может быть, единственный в этом мире) знает, что я существую и кто я. Не удивительно, что такой ситуации соответствует широкий спектр переживаний, релевантный «стокгольмскому синдрому» – любовь, привязанность, нежность, ненависть, желание уничтожить и т.д. Профилактикой же подобного положения вещей является локализация процессов, связанных с удовлетворением потребностей в принятии и признании, на границе контакта в отношениях близости. Только в таких отношениях возможна ассимиляция соответствующего опыта и «строительство» self. На мой взгляд, эта терапевтическая модель является наиболее адекватной для терапии зависимой и нарциссической личностей [6, 7].
Я уже отмечал, что близость предполагает открытость актуальному опыту. В этом с неизбежностью проявляется также ее оборотная сторона. Она связана с тем, что, присутствуя в контакте, человек оказывается не только более чувствительным, но и гораздо более ранимым. В это время он открыт происходящему и человеку напротив, который может специально или из-за собственных переживаний причинить боль [4]. Таким образом, контакт предполагает также и некоторый риск. Думаю, именно поэтому большая часть нашей жизни проходит в экспериментировании со способами избегания контакта или использовании одних и тех же механизмов его прерывания. Об этом и пойдет речь дальше.
Способы избегания контакта
(или как жить и не встречаться с другими людьми)
Пожалуй, самым очевидным способом избегания контакта является отдаление от других людей. Чем реже вы встречаетесь с людьми, тем меньше шансов оказаться уязвимым и травмированным. С другой стороны, постоянные тревога и страх контакта, осознаваемые или нет, будут сопутствовать вам. Другой возможный побочный эффект такой неуязвимости – ощущение одиночества, которое также не всегда оказывается приятным. И, наконец, в такой ситуации невозможен никакой процесс переживания.
Другим способом не встречаться другими людьми, как бы парадоксально это ни звучало, оказывается стремительное сближение с ними до того момента, как удастся почувствовать себя в этих отношениях, свои желания и чувства, готовность другого к контакту. Этот путь чреват созданием конфлюэнтного симбиоза, который может существовать достаточно долгое время (иногда десятилетиями) на фоне созависимых отношений, зачастую за счет утраты чувствительности к себе и другому. Место близости при этом занимает договор (чаще всего не осознаваемый ни одной из сторон) на конфлюэнтные отношения, а желания размещаются посредством проекций («Я это Ты, а Ты это Я»). В более локальной временной перспективе этот путь может иметь аналог в форме компульсивной тенденции к сексуальному сближению. Другими словами, когда близость невыносима и разговаривать не о чем, проще заняться сексом. Однако, утром после отлично проведенной ночи партнеры, как правило, обнаруживают, что разговаривать по-прежнему не о чем. Еще более локальной во времени метафорой описанного способа, на мой взгляд, вполне могло бы стать наблюдение из групповой психотерапевтической практики, когда два человека, глядя друг на друга и испытывая от этого сильную неловкость, решают прервать этот процесс контактирования стремлением в объятия друг друга. На некоторое время напряжение спадает, так как оба смотрят в противоположные стороны. Маркером рекетности этого процесса является вновь возникающее невыносимое напряжение по возвращении в контакт глазами[4].
Следующим способом избегания близости является попытка контактировать не с человеком, а с его образом, например, посредством идеализации. Идеальный образ, как правило, любить легче, чем реального человека со своими недостатками. Тем не менее, даже в этой ситуации сближение может оказаться неизбежным, что зачастую приводит к девальвации образа и разрушением отношений (конечно же, все из того же страха близости). После этого вновь возникает необходимость в конструировании идеального образа. И так до бесконечности.
Настойчивая попытка находиться в одновременном контакте со многими людьми также является эффективной в смысле не-встречи. Мне кажется, что можно находиться в контакте одновременно лишь с одним человеком – граница контакта предполагает только такую возможность, поскольку полевые феномены на границе контакта с одним человеком более или менее значительно отличаются от соответствующих феноменов на границе контакта с другим. Это связано с неповторимостью контекста поля, который определяется соотношением его элементов и, в свою очередь, определяет проявления людей в контакте. Контактирование с группой людей возможно лишь в случае взаимодействия с образом этой группы (см. выше) или за счет некоторого отдаления от нее. Поэтому, по всей видимости, имеет смысл вступать в контакт с другими людьми поочередно. Любить же всех в равной степени, интересоваться ими и заботиться о них одинаково невозможно[5]. Такого рода гуманизм на поверку оказывается следствием страха и тревоги, связанной с неизбежным отвержением других людей, невыбранных для контакта. Именно он в этом случае разрушает какую бы то ни было возможность контакта, отвергая все альтернативы и всех людей.
Использование в контактировании с другими людьми рэкетных чувств является одним из наиболее эффективных способов не встретиться с ними. Поясню, что я имею в виду. Дело в том, что маленький ребенок не имеет в своем психическом арсенале описания всех имеющихся у человечества эмоциональных проявлений и способов их выражения. Эмоциональная сфера образуется путем социального наследования. Другими словами, репертуар нашего эмоционального реагирования ограничен соответствующим диапазоном, имеющимся в распоряжении у людей из нашего окружения [9, 10]. Например, в детстве вам очень хотелось обнять и расцеловать ваших родителей, однако такой прилив вашей нежности был невыносим для них (так же как и слово «нежность» отсутствовало в их рабочем лексиконе). Поэтому (в силу доступности для них этого способа, а не их моральной испорченности) родители обозначили этот ваш порыв словом «стыд», «застраховав» вас (а попутно и себя) в будущем от «нежных излишеств» в контакте, а заодно и предоставив модель избегания близости. В другой момент, когда ваши потребности, по вашему мнению, были проигнорированы, и вы попытались выразить свое отношение по этому поводу родителям в виде криков и топанья ногами, они вновь обозначили это как могли, например, виной или страхом (поскольку у мамы поднялось давление, или папа накричал в ответ). И вот, спустя много лет, вы по-прежнему, на нарушение ваших границ или игнорирование ваших нужд реагируете все теми же виной или страхом. Заканчивая обсуждение этого способа избегания контакта, вспоминаю один известный анекдот, в котором пациент, находя в своей речи «фрейдовские» оговорки, сообщил своему аналитику пример одной из них: «Вернувшись домой, хотел сказать жене, как рад ее видеть, а вместо этого произнес: «Сволочь! Ты мне всю жизнь испортила!» Порой типичные, наследованные нами от окружения, эмоциональные реакции, повторяясь из ситуации в ситуацию, помогают нам всю жизнь не встречаться с другими людьми. Отказ же от этой компульсивности чреват возможностью контакта с его рисками.
Действия, заменяющие переживания, также «страхуют» от контакта. Например, если выражение благодарности вызывает много стыда, оказываясь невыносимым, его можно заменить на какое-либо действие, в основе которого останется мотив благодарности. Для этого идеально подходят подарки, что само по себе неплохо и приятно. Однако, после этого действия отпадает всякая необходимость в присутствии с другим человеком с благодарностью в сердце. В качестве заменителя переживания вины отлично подходят искупительные действия по отношению к человеку, которому, по вашему мнению (что может, кстати говоря, не разделяться последним), нанесен ущерб. Но после этого, пережить вину оказывается невозможным, именно поэтому она хроническим образом возвращается вновь и вновь. Злость и ярость в контакте хорошо дренируются (зачастую вместо их осознавания) оскорблениями или сарказмом, а стыд – отвержением партнера. Как вы понимаете, список избеганий близости, накопленный человечеством за историю его существования и даже за последние лет сто, безграничен. Я представил лишь незначительную их часть с целью привлечь внимание к этому феномену в нашей жизни. В дальнейшем изложении мне бы хотелось остановиться на понимании близости как феномена динамичного поля.
Близость как свобода отношений
(или о неизбежности предательства)
Основной невротической составляющей бытового понимания близости является представления о ней как стабильном во времени и постоянном процессе. Это и понятно – очень хочется, чтобы было в мире нечто стабильное и неизменное, на что можно опираться, что никогда не подведет. И наоборот, непросто жить в непредсказуемом мире, когда к каждой следующей минуте жизни и к каждому изменившемуся (пусть даже незначительно) контексту поля необходимо заново адаптироваться в непрерывном процессе творческого приспособления. Тем не менее, отдалившись немного от неумолимости теоретических положений теории поля, иногда в жизни оказывается нелишним, а зачастую и полезным сформировать представление об окружении как достаточно (относительно) стабильном. С дугой стороны, возникает соблазн стабилизировать отношения до предела, гарантировав «вечное удовлетворение». Именно отсюда появляется идея предательства в отношениях. Действительно, только в момент формирования иллюзии неизменности отношений возникает необходимость ее как-то укрепить, чтобы избежать тревоги ее разрушения, например, привязав другого к себе. Отдаление же другого или появление в поле третьего насыщается этой тревогой, рождая в свою очередь ревность и предательство. В этом смысле предательство неизбежно, отрицание этого рождает еще большую тревогу и еще большую несвободу. А несвобода приходится предательству родной сестрой. Если бы не было несвободы в отношениях, идея предательства также исчерпала бы себя. С такой точки зрения вполне объяснимо меньшее количество «супружеских измен» в браках, основанных не на контроле, а на свободе и доверии. Думаю, что речь скорее идет не о необходимости изменять партнеру, а о возможности это сделать. При этом в момент появления такой возможности, зачастую теряет актуальность необходимость изменить. Если же такой возможности нет, то возникает желание восстановить ее. Сказанное имеет равное отношение к другим интроектам несвободы – невозможности ударить женщину, ребенка, украсть, перейти дорогу на красный свет и т.д. Парадоксальным образом запрет зачастую формирует соответствующий ему мотив. Этот процесс напоминает борьбу за различные права, достигшую апогея в XX столетии и доходящую до абсурда (например, когда женщины борются за то, что они женщины). Борьба за права возникает в тот момент, когда вера в них почти утрачена.
Думаю, что феномен «борьбы за права», предполагающий приписывание огромной власти некой внешней инстанции, коренится в онтогенетически более ранней форме близости. Речь идет о близости родителей и ребенка, впоследствии ретранслированной в более поздние отношения с окружающими людьми. Эта форма близости гораздо более безопасна, поскольку не предполагает равной ответственности за процесс контактирования, что позволяет сохранить иллюзию возможности безусловного принятия. Такая модель близости может даже предполагать комфорт и возможность постоянной «дозаправки» self, тем не менее, этот путь обречен на созависимый симбиоз и, следовательно, сохранение лишь некоторой суррогатной иллюзии близости. Зрелость же возможна в этой ситуации лишь через предательство «внутриматочного симбиоза», выражением которого могла бы стать ориентация на контакт партнерского свойства. Родители, конечно же, могут стать партнерами, позволяя сформировать феномены нового качества на границе контакта. Тем не менее, благоприятным прогностическим признаком формирования зрелости является ориентация на сверстников[6]. Думаю, именно таким образом, мальчик становится мужчиной, а девочка – женщиной.
Заключение
(или о пользе отвращения)
Итак, поскольку предательство все равно неизбежно, не стоит создавать ему имидж разрушителя близости – ведь эти два феномена не отменяют друг друга. Встречаясь с человеком вечером, необходимо быть готовым к тому, что он поведет себя не обязательно идентичным утреннему поведению образом. Возможно, он захочет уединиться, будет сердит на вас или предпочтет провести время с другим человеком. Потребности его могут измениться, точно так же, как и ваши. И этот момент очень важно не проскочить, в противном случае вы можете почувствовать себя изнасилованным. Сохранить экологичность ситуации может помочь чувство, о котором не принято говорить, особенно в близких отношениях. Речь идет об отвращении. А ведь именно оно является маркером экологичности присутствия в контакте. Если ценность конфлюенции выше ценности комфорта, тогда легко можно проигнорировать себя, например, в ситуации чрезмерности, когда вы остаетесь в контакте, несмотря на нежелание этого. Близость же предполагает также возможность отдаления в тот момент, когда это необходимо.
Литература:
1. Гингер С., Гингер А. Гештальт – терапия контакта / Пер. с фр. Е.В.Просветиной. – СПб.: Специальная Литература, 1999. – 287 с.
2. Лебедева Н.М., Иванова Е.А. Путешествие в Гештальт: теория и практика. – СПб.: Речь, 2004. – 560с.
3. Перлз. Ф. Гештальт-Подход и Свидетель Терапии / Пер. с англ. М.Папуша. – 240с.
4. Погодин И.А. Некоторые аспекты гештальт-терапии присутствием / Вестник гештальт-терапии. – Выпуск 4. – Минск, 2007. – С.29-34.
5. Виллер Г. Гештальт-терапия постмодерна: за пределами индивидуализма. – М., 2005. – 489 с.
6. Калитеевская Е. Гештальт-терапия нарциссических расстройств личности// Гештальт-2001. – М., 2001. – С. 50-60.
7. Погодин И.А. Нарциссическая организация личности: феноменология и психотерапия / Вестник гештальт-терапии. – Выпуск 1. – Минск, 2006. – С.54-66.
8. Робин Ж.-М. Стыд / Гештальт-2002. – Москва: МГИ, 2002. – С.28-37.
9. Погодин И.А. О природе психических феноменов / Вестник гештальт-терапии. – Выпуск 5. – Минск, 2007. – С.42-59.
10. Погодин И.А. Феноменология некоторых ранних эмоциональных проявлений / Вестник гештальт-терапии. – Выпуск 5. – Минск, 2007. – С.66-87.
[1] Сказанное имеет огромное значение для преподавания психотерапии. Вместо того, чтобы технически тренировать студентов замечать телесные проявления клиента в процессе наблюдения, имеет больший смысл сконцентрироваться на способности будущего терапевта присутствовать с клиентом. Как правило, после формирования способности находиться в контакте с клиентом, проблем с «наблюдательностью» у терапевта больше не возникает.
[2] Одной из наиболее типичных проблем терапевта, не присутствующего в контакте с клиентом, является игнорирование не только очевидной феноменологии терапевтического процесса (что зачастую приписывается недостатку эмпатии), но и своих собственных психических проявлений. В результате такого нарушения контакта может оказаться разрушенным не только терапевтический процесс, но и сам терапевт. Думаю, именно в этом коренится феномен «профессионального выгорания» терапевта. Контакт же настолько экологичен, что является, наоборот, профилактикой «выгорания» даже при больших объемах терапевтической загруженности терапевта. Это происходит за счет ресурсов самого терапевтического контакта, в котором терапевт может не только отдавать, но и брать. Кроме того, необходимо отметить, что истощение является, как правило, результатом остановленного процесса переживания, что всегда сопутствует разрушению контакта.
[3] Вопреки распространенному бытовому мнению о том, что лучше не думать о неприятностях в жизни, не акцентироваться на негативных чувствах и отгонять от себя боль («Если буду постоянно переживать боль, сойду с ума»). В результате процесса переживания в близости еще никто с ума не сходил, и наоборот, психическая патология, посттравматическое стрессовое расстройство, суицидальное поведение и т.д. являются, как правило, следствием блокирования актуального переживания, которое возможно лишь в близости.
[4] Чтобы не быть понятым превратно, отмечу, что телесная (в том числе сексуальная) близость двух людей не всегда является избеганием контакта. Часто она выступает апогеем встречи двух людей.
[5] Несмотря на то, что мы созданы по образу и подобию Божьему, стоит принять наши ограничения – любить всех может только Бог. По иронии судьбы (или же по воле Создателя) наиболее жестокими и наименее терпимыми оказываются те люди, которые стараются любить всех. Всеобщий гуманизм – жестокая штука, имеющая в истории массу примеров роковых последствий. Гуманизм, как и альтруизм, это такие же феномены изменчивого поля, как и эгоизм, как и любовь, как и ненависть, т.е. вне ситуации существовать не могут.
[6] Кстати говоря, аналогичные процессы имеют огромное значение и в педагогическом процессе, в частности, в обучении психотерапии. Так, ориентация (конечно же, вполне понятная) лишь на поддержку со стороны учителя способствует сохранению ученической позиции ученика, зачастую в рамках терапевтического стиля учителя. Путь же к терапевтической зрелости лежит через возможность также близких отношений с равными по опыту людьми с соответствующим принятием возможности получать поддержку от них. Только в этот момент появляется возможность формировать свой собственный стиль, поскольку такая близость в профессии предполагает большую свободу и способность к творчеству.
