На приеме Анна, женщина 28 лет, мать двоих детей. Обратилась в связи с желанием «усовершенствовать себя». При этом она игнорировала любые проявления чувств, ей были незнакомы собственные желания. И любые феномены, появлявшиеся в нашем контакте, и потенциально способные намекнуть ей, что она живая, тут же выбрасывались ею из контакта как незамеченные. Я хотел бы описать для читателя одну из терапевтических сессий с Анной, которая демонстрирует восстановление потребности Быть.
Анна пришла как всегда вовремя, «минута в минуту». И снова начала разговор о желании измениться. «Хочу все уметь планировать, все делать вовремя, быть аккуратной и ответственной», – говорила она. При этом Анна напоминала мне не живого человека, а скорее аппарат по осуществлению жизни, который настаивает на up-grade. Исходя из ее же собственного описания, складывалось впечатление, что она чрезвычайно организованный человек, у которого бытие в полной мере подчиняется контролю. Более того, этот контроль иногда представлялся мне совершенно тотальным. Я сказал ей: «Так тебе, по всей видимости, не психотерапевт нужен, а дрессировщик! Но с этим ты и сама вполне удачно справляешься! Так что не вижу поводов для беспокойства». Анна выглядела озадаченной и недоуменно продолжила описание неудовлетворения относительно настоящего процесса организации своей жизни, который представлялся ей несовершенным. Мой вопрос о том, как она относится к такому положению вещей, Анна растерялась и ответила, что «особенно никак и не относится». По ходу разговора становилось очевидным, что переживание – совершенно незнакомый для Анны процесс. Не то, что бы он пугал ее. Нет, она вообще не понимала его сути. Да в нем, собственно говоря, и не было смысла, поскольку он был заменен многочисленными действиями по своему «улучшению». Причем, так происходило, по воспоминаниям Анны, с самого ее детства: родителям всегда было важно, чтобы их дочь была самой лучшей, самой успешной, самой аккуратной, самой образованной, самой умной, самой … Соответствуя ожиданиям родителей, Анна тем самым получала некоторый суррогатный эквивалент любви. Ни о каком реальном присутствии родителей в жизни дочери говорить не приходилось. Равно как, по всей видимости, и о присутствии родителей друг для друга. Просто в семье как-то вполне успешно обходились без присутствия вовсе. Разумеется, что у Анны просто не могла сформироваться потребность в присутственном контакте с окружающими. Примерно по схожему сценарию она вела себя по отношению к своим детям, хотя утверждала, что старается давать им любовь и заботу. На мой вопрос о том, как это происходит, она сказала, что «записала каждого в несколько кружков, а на Новый Год спланировала посещение нескольких концертов и новогодних представлений». При этом она с гордостью посмотрела на меня. Я же в ответ встретился с печалью и страхом от того, что это, если не единственный, то первый пришедший в голову Анне, способ любить. Я поделился с ней своими чувствами. Анна немного удивилась и сказала, что «любовь показывается реальными действиями». Однако уже через минуту она сказала применительно к отношениям с мужчинами, что «не уверена, что вообще когда-нибудь кого-то любила». Просто ей важно, чтобы ею восхищались. И мужчины вслед за родителями с лихвой давали ей признание и восхищение. Я снова ощутил сильную печаль в своем сердце, о чем и сказал Анне: «Мне грустно от того, что ты говоришь. Грустно от того, что в восхищении, в котором ты живешь, нет встречи. Я могу восхищаться образом, но в этом нет тепла». Глаза Анны впервые за время нашей сессии увлажнились. Она сказала, что «иногда ей очень грустно, и она чувствует себя одинокой». Время от времени ей даже больно от осознания холода своей жизни. Интенсивное щемящее чувство боли и сочувствия как отклик посетило мое сердце. Мое сочувствие оказалось мучительным для Анны. Она как будто отпрянула назад и замерла на несколько секунд. После чего сказала, что «ненавидит сочувствие», и «оно ей не нужно». «Но твоя жизнь вполне достойна сочувствия», – сказал я и продолжил: «Равно как и ты сама достойна сочувствия». Анна выглядела ошарашенной. Впервые в ее жизни она встретилась со словосочетанием «достойна сочувствия». Она всегда думала, что «сочувствие унижает». Я же сказал, что напротив, очень уважаю Анну за ту смелость, с которой она предпринимает усилия переживать свою жизнь: «Это заслуживает не только сочувствия, но и уважения». Анна поблагодарила меня за тот опыт, который она получила: «Хотя это и не то, что меня беспокоило в начале терапии. Но это что-то очень важное. Возможно, гораздо более важное, чем все, что было до этого. Я немного растеряна. Но очень благодарна тебе. Спасибо большое». И, похоже, впервые за время терапии, ее слова «попали в меня» так, как будто они действительно были адресованы мне лично. Происходящее очень трогало меня. Остаток сессии мы провели в молчании. Анна тихо плакала.
Эта сессия, действительно, оказалась знаковой для терапии Анны. Именно с него начался путь Анны к переживанию. Впервые она осознала, что нуждается в теплоте другого человека, а также то, что Жизнь богаче наших планов на нее и тех действий, которые мы совершаем для их реализации. Кроме того, для нее стало очевидно, что присутствие в контакте гораздо важнее функциональной заботы о людях, а восхищение и любовь не заменяют друг друга. Прошло уже больше двух лет терапии, а до сих пор я и Анна вспоминаем эту сессию с трепетом и благодарностью. Несмотря на то, что она не была фееричной и наполненной инсайтами, а скорее привела в задумчивость и растерянность.
