Н., мужчина 43 лет, успешный бизнесмен, руководитель консалтинговой компании, отец 3 детей, женат. Выглядит очень мужественным, регулярно занимается спортом. К детям относится с большой нежностью, привязан к ним. Отношения в семье строятся удовлетворяющим для него образом. До обращения ко мне в течение нескольких месяцев проходил терапию у другого терапевта – женщины, однако, ввиду того, что испытывал смутно осознаваемую необходимость - желание психотерапии с мужчиной, попросил прежнего терапевта рекомендовать ему кого-либо.
Терапевт счел целесообразным направить Н. ко мне. Таким образом, Н. оказался в моем кабинете.
Обратился Н. за психологической поддержкой, необходимой ему в процессе построения отношений, с одной стороны, с подчиненными, с другой стороны, с вышестоящим начальством. По его словам, часто чувствует себя неуверенно в ситуациях, когда «следует поставить на место зарвавшегося сотрудника» или когда «необходимо защитить себя от несправедливых нападок руководства».
В процессе рассказа о своей жизни вспоминает, что «редко получал признание от отца», а также, что их отношения складывались довольно сложно, поскольку отец был «холодным, отстраненным и довольно жестким человеком», который мог, например, «ударить ни с того, ни с сего». Более того, отец был очень авторитетным человеком для Н., чьим расположением Н. дорожил.
Я предложил Н., рассказывая о своих воспоминаниях, внимательно прислушиваться к тому, что будет с ним происходить. По ходу своего рассказа Н. вдруг осознал выраженную потребность в том, чтобы я его похвалил за те успехи в его бизнесе, о которых он мне рассказывал почти на каждой сессии.
Я сказал, что уважаю Н. за те достижения, которые он имеет своем бизнесе, за те изменения, которые он произвел в компании, как и за те смелость и прогресс, которые он демонстрирует в процессе терапии. (Мне было нетрудно говорить эти слова, поскольку Н., действительно вызывал во мне много уважения). Глаза Н. полнились слезами, он сказал, что очень тронут моими словами и, кажется, получает то, дефицит чего определяет во многом его поведение. Эта ситуация инициировала некоторый довольно значимый прогресс в терапии. Н. смог обратиться с осознаваемой им сейчас потребностью в значимых для него отношениях, которые постепенно стали для него гораздо более удовлетворяющими.
Спустя несколько месяцев в фокусе терапевтического процесса появилась тема алкоголизации Н. с сопутствующей ей тревогой и страхами. Испытывая значительную тревогу, подкрепленную мнением о предрасположенности к алкоголизму (его отец – алкоголик), Н., тем не менее, в последние годы пил довольно много и регулярно. Сам Н. называл себя алкоголиком, хотя выраженные признаки алкоголизма отсутствовали, запоев и похмельного синдрома не наблюдалось никогда. По его мнению, такая алкоголизация была способом справиться с напряжением, которого было предостаточно в жизни Н. и которое, по словам Н., было связано с «необходимостью удерживать много агрессии в отношениях с руководством и подчиненными».
Спустя некоторое время Н. сказал, что планирует создать в своей жизни условия, которые несовместимы с алкоголизмом. Я предположил, что его планы относятся к тому, чтобы создать условия, в которых он мог бы свободно проявлять агрессию. Вместо этого Н. стал фантазировать о возможных событиях, предполагающих наполненность признанием, «похвалой»[1].
Через некоторое время он снова стал говорить о том, что все происходящее с ним – «наследство от отношений с отцом». Таким образом, Н. снова демонстрировал, что ему проще находиться, осознавая свою потребность в признании, вне границы-контакта и переживания – в фантазиях о будущем или воспоминаниях. Я спросил, получает ли Н. сейчас в своей жизни достаточно признания, на что он ответил утвердительно.
Поведение Н. напоминает мне поведение хронически голодного человека, пережившего когда-то в своей жизни жестокий голод, который много ест сегодня, но насытиться не может. Восстановление чувствительности к «вкусу ментальной пищи» в этом случае – необходимое условие терапии.
Н. откликнулся на эту метафору, сказав, что испытывает голод по признанию, и это будет продолжаться до тех пор, пока сам себя не сможет похвалить.
Я предложил ему не затягивать с выполнением этой задачи и попробовать рассказать лично мне о своих достижениях и гордости, что являлось бы правдой. Попутно я предложил Н. внимательно прислушиваться к его переживанию этого процесса, к тем чувствам, образам, мыслям, которые будут появляться в поле.
Спустя довольно непродолжительное время после начала речи Н. его глаза увлажнились, он попытался прервать контакт. Н. сказал, что испытывает некоторое смущение, смешанное с удовольствием и грустью. Я попросил его сохранять контакт со своим переживанием и дать возникающим феноменам жить. Несмотря на то, что Н. было трудно сохранять контакт со мной ввиду присутствующего смущения, он продолжал «питаться» происходящим в нем. Н. сказал, что возникающие сейчас чувства – радости и грусти – очень похожи на те, которые он испытывает в отношениях со своим сыном, которому хочет дать то, чего не было у самого – любви и признания.
Описываемый процесс позволил получить Н. доступ к переживанию процесса удовлетворения потребности в признании вместо того, чтобы проскакивать мимо него. С этого момента его способность к «насыщаемости» значительно увеличилась, отношения с руководством трансформировались в сторону скорее партнерства, чем оппозиции, процесс формирования команды в компании, наконец, начался, выраженная потребность в алкоголе значительно снизилась.
В настоящий момент терапия с Н. продолжается, разворачиваясь в направлении формирования способности не столько к реализации важных для Н. потребностей (это, как правило, в жизни Н. не вызывало особых затруднений после осознавания потребностей), сколько в переживании этого опыта в результате сохранения контакта и чувствительности в этом процессе.
[1] Хорошая иллюстрация того, что терапевтические гипотезы и реальность переживания не всегда совпадают.