«Несколько лет назад я работал с пациентом психиатрической больницы, все время сидевшим неподвижно, согнувшимся и пристально глядевшим в пол. Я подумал: “Внутри у него кто-то есть”. Я сел рядом с пациентом и объяснил ему, что собираюсь делать. Я сказал: “Я составлю вам компанию” — и говорил что-нибудь каждые две минуты. Но пациент не двигался и ничего не отвечал. Однако я находил все новые и новые темы, о которых пытался поговорить с ним. Медсестры бросали на меня странные взгляды. Им было забавно, что я продолжаю беседовать. Мне казалось, что мои слова иссякли. Лишь через несколько месяцев к пациенту вернулась возможность общаться, и тогда он спросил меня: “Почему вы так мало говорили со мной? Разве вы не знаете, что людям помогает, когда вы разговариваете с ними?”» (Gendlin, 1972).
Я не ставлю целью клеймить молчание во время терапевтической сессии, но определенно ставлю цель убрать лоск с практики молчания. Молчанию посвящены много публикаций, в частности, паузам и защитной вербализации посвящена моя статья «Мастерство поддержания пауз в режиме психотерапии видео-онлайн», также я описываю выбранную стратегию молчания в работе с ребенком в публикации «Часы молчания (молчащие дети на приеме)».
Вне всяких сомнений пауза – естественный ритм взаимодействия, пауза − уважение к сказанному, пауза – углубление контакта и эмпатии. Способность посидеть без страха проявляется также в том, чтобы посидеть в тишине без необходимости заполнять пространство словами, способность находиться в присутствующем молчании может быть мерилом безопасности.
Дополнительные слова о пользе молчания неуместны: «Говорение и писание о молчании порождают развратнейшую болтовню» (М.Хайдеггер).
На самом деле, практика молчания не является недооцененной, как скажет кто-то, а несколько переоценена, ее точно нельзя считать адекватным руководством по ведению посттравматических проявлений. Очевидно, что существует необходимость адаптации всех форм психотерапии и пересмотр их стержневых идей, когда в анамнезе есть вопросы насилия или других травм. Клиенты с историей, приведшей к травматизации, часто реагируют на терапию, в которой молчание является обычной практикой переживания ревиктимизации. Практика молчания и нейтральности может иметь разрушительное воздействие на результаты и функционирование клиента. Если не проявить понимания в момент возникновения паузы к природе ее возникновения, руководствоваться заповедью «пауза принадлежит клиенту», тем самым можно вызвать глубокое чувство стыда, неконтролируемую тревогу, чувство аннигиляции, что приводит к изоляции и отчуждению, т.е. к совершенно противоположным целям любой психотерапии. Остановка в речи, неверно принимаемая за паузу и отданная на откуп клиенту, является не чем иным как «терапевтическим болотом или оврагом», из которых выбираться будет не просто, и чего лучше было бы избегать. Но романтическая увлеченность молчанием, часто рука об руку, идущая с пресловутым «в терапии не бывает без боли», все еще сильны и некоторым специалистам кажутся признаками высокого мастерства и матерости.
Практика работы с людьми, пережившими серьезные потрясения, заставляет говорить о неуместном, неосторожном, неоправданном «конвейерном» подходе относительно молчания, а также о важности сдержанного отношения к молчанию. Я считаю молчание травматичным для клиентов, страдающим от стресса, пережитых потрясений и депрессии, и отношусь к этой практике как к одному из возможных подходов наравне с остальными. Важно также открыто говорить о возможных негативных влияниях, последнее, чего хочет помогающий профессионал, чтобы люди, ищущие помощи, чувствовали, что они «потерпели неудачу». Оправданность молчания, как и оправданность его прерывания, зависят от контекста, в котором чувства и воспоминания пробуждаются и в котором молчание возникает.
Пример*. Мария, 34 года, пришла ко мне после прерванной терапии с предыдущим специалистом после того, как внезапно замолчала и оказалась один на один со всплывающими воспоминаниями: «Я ощутила всю глубину боли и внезапно оказалась наедине с тем событием, которое скрывалось за ней. Заговорить о том, что я увидела, я не решалась. Ждала, что терапевт что-то скажет, но он молчал; когда я подняла на него глаза, то увидела, что он смотрит в пол так же, как это делала я мгновенье назад, я хотела подать сигнал взглядом, что мне нужна помощь, но он продолжал смотреть в пол. Прощаясь со мной, он был дружелюбен и даже несколько весел. Я ничего не поняла, кроме того, что это моя последняя встреча с ним, но об этом я тоже ничего не сказала».
Я не могу знать, почему молчал терапевт Марии, но я знаю, что в момент, когда их совместная работа пробудила болезненные чувства и всплывшие в памяти травмирующие обстоятельства, которые заставили Марию онеметь от ужаса, молчание терапевта усилило ощущение безнадежности и бесперспективности подаваемых сигналов. Связь была потеряна навсегда. Не думаю, что именно это преследовал терапевт Марии.
Чувство стыда и молчание — опасное сочетание, о котором известно не понаслышке многим людям.
«В своей практике я не раз обнаруживала отправную точку стыда, происходящую из стремления реализовать чувство взаимности и близости. Стыд является сильнейшим неудовольствием, которое переживается человеком, когда желанная близость остается неосуществленной, хотя он надеялся, что она будет реализована» (А.Макаренко).
Иногда клиенты подвергаются таким испытаниям во время терапии. Люди приходят в терапию, чтобы установить связь с самим собой, своим прошлым и другими людьми. Замкнутые, непонятные для самих себя люди часто во время первых сессий чувствуют неловкость за само свое присутствие рядом с терапевтом и длительное неопределенное молчание способно вызвать глубокий стыд. Способность этих людей осознавать свои внутренние ощущения сильно ограничена, единственное, на что они способны, − просто отключиться. Если оставить такого клиента в длительном молчании, он скукожится и потеряет голос (пример Марии красноречиво свидетельствует об этом). При этом самые простые и обычные методы межличностной регуляции, обнадеживающая или успокаивающая фраза могут иметь терапевтический эффект и пригласить человека к диалогу. Когда травмированные люди подвергаются практике терапевтического молчания, они чувствуют себя глупыми, плохими, ни на что не способными; частые мысли травмированных людей, которые усиливаются во время практики молчания: «Со мной что-то не так», «Какой же я глупый», «Я ничего не могу сделать», «Я просто не способен на это».
Основная проблема людей, переживших травму, состоит в том, что их опыт говорит им, что отношения не безопасны, на начальной стадии терапии они воссоздают привычные отношения (борьбы, бегства или замирания). В диалоге с терапевтом можно увидеть и сделать несостоятельными страхи, научиться позволять другому (терапевту) быть свидетелем замешательства или дискомфорта. В этом отношении терапевт может выступить как модель и образец, который может заметить замешательство и неловкость клиента, сказав, например: «Кажется, что мы столкнулись с каким-то тупиком и не знаем, что делать, но это только момент, который сейчас закончится, мы можем сейчас вспомнить о том, что Вы говорили на прошлой встрече», или: «Сейчас мы с Вами вместе в замешательстве, наверное, пришло время выдохнуть, чтобы снова вдохнуть». Если я не понимаю, что происходит с клиентом, который замолчал, я спрашиваю: «Как будет лучше для Вас, подумать в тишине, или я могу задать Вам вопрос?». Если клиенту сложно говорить, можно попросить его написать то, о чем он не может сказать.
Молчание специалиста может быть для клиента побуждающим к осознаванию, размышлению, восстановлению целостности, обдумыванию, но с травмированными людьми это может быть ошибочной стратегией. Психическая травма связана с переживанием «разрушительных» эмоций и подменой адаптивных действий дезадаптивными суррогатами, то есть в ответ на действия, подразумевающие рефлексивную мыслительную проработку, приходит реактивное реагирование. Состояние повышенной физиологической реактивности может повлечь нарушение процессов сохранения информации в памяти, а после смениться чувством нереальности происходящего, блокированием эмоциональных реакций и анестезией. Пока клиент не стабилизирован, он не готов к исследованию травматического опыта и интеграции. При диссоциативной организации личности интеграция нарушена так, что различные психобиологические подсистемы личности излишне ригидны и отрезаны друг от друга. Это приводит к отсутствию согласованности и координации внутри личности в целом. Этим я хочу сказать, что при интегративном дефиците личности очень наивно полагать, что во время первых этапов терапии молчание (особенно длительное молчание) действительно может быть терапевтичным. Напротив, молчание может вызывать целый ряд проблем − переживания вне тела, дереализацию, деперсонализацию, ревиктимизацию, нарушение самоощущения, и это может сделать человека уязвимым к развитию других симптомов.
Терапия травмированных людей вынуждает формулировать четкие представления о том, из-за чего ситуация молчания может быть воспринята как угрожающая, и до такой степени. что альтернативу ей, гарантирующую комфорт, представляют неконгруэнтные реакции.
Травма влияет на всю регуляцию, приводя в движение защиты и переживание разъединения. Результат − постоянное страдание, которое изменяет способность создавать и поддерживать отношения заботы, все дальше отдаляясь от поддержки в молчаливое одиночество. Когда в терапии создается безопасная, структурированная и заботливая обстановка, терапевт обеспечивает эмпатию, теплоту и принятие травматичных переживаний, клиенты чувствуют себя менее уязвимыми, подавленными, растерянными, что уменьшает их потребность полагаться на фиксированные травмой стратегии преодоления. Клиент всегда должен знать, что терапевт - его надежный помощник в возможности взаимодействия.
Выводы. Терапевт не может быть категоричным в своих убеждениях, когда проблема откровенно сложная. Терапевты должны быть гибкими в своих подходах, обладать рядом рамок и технических навыков, а также чутко реагировать на то, каким образом люди дают им знать, что им нужно (это относится и к скрытым сообщениям: «Пожалуйста, скажите, что-нибудь», «Пожалуйста, замолчите»). Чуткость и гибкость в применении терапевтических вмешательств дает лучшие результаты, чем жесткое применение принципов, особенно, когда эти принципы ошибочно распространяются на все случаи. Терапевту не стоит ни много говорить, ни много молчать.
*Информированное согласие получено.
