О., мужчина 39 лет, обратился за психологической помощью по поводу возникновения беспокоящих его симптомов психосоматического характера. 2 месяца назад он столкнулся с «перебоями в работе сердца», проявляющимися в тахикардии, головокружении, скачках давления. В течение этого времени О. прошел несколько тщательных обследований на предмет поиска у него кардиологической или сосудистой патологии.
Однако все медицинские обследования закончились безрезультатно – врачи констатировали отсутствие какой бы то ни было патологии, О. был, с точки зрения соматической медицины, практически здоровым человеком. Тем не менее, описанные симптомы продолжали беспокоить О., и заведующий отделением клиники, где О. проходил последнее обследование, направил его ко мне.
На момент обращения за психотерапией к симптомам О. присоединились также выраженный страх умереть от остановки сердца и невозможность вообще покидать пределы своего дома. На прием его доставляли родственники. Описываемая им феноменология кардиофобии и агорафобии практически парализовала его профессиональную жизнь – О. был довольно успешным бизнесменом, имеющим, кроме того, множество ближайших профессиональных планов. Разумеется, что в фокусе внимания терапевтического запроса О. разместил жалобы на мучающую его симптоматику, причем за пределы разговора о ней О. не выходил в течение нескольких первых сессий.
Когда О. смог отвлечься на время от соматических жалоб, мне удалось поинтересоваться особенностями построения им отношений с окружающими его людьми. Этот разговор вызывал некоторые затруднения у О., поскольку он не видел никакого практического резона говорить о чем-либо, не связанном с беспокоящей его симптоматикой. О. внешне выглядел очень маскулинным, несколько отстраненным и неэмоциональным человеком, речь его была краткая и отрывистая. Казалось, что никакие события не способны тронуть его сердце. По словам О., он всегда жил и воспитывался в ситуациях, которые предполагали, что «переживать и расстраиваться – это не по-мужски». Этакий «стойкий оловянный солдатик». Такое положение вещей и, собственно, сам рассказ О. вызвали во мне грусть и даже некоторую жалость к О. – не иметь возможности расслабиться в течение более чем 30 лет представлялось мне несправедливым.
Немаловажным в рассказе О. о своих отношениях с близкими людьми был следующий факт – самым близким для него человеком, несмотря на отсутствие теплоты в контакте, был его отец. Это был очень важный и авторитетный для О. человек, «многому научил» его и «хорошо воспитал». Но недавно отец умер от внезапного сердечного приступа. И случилось это примерно за 2 недели до возникновения первого «сердечного» приступа у О. (удивительное совпадение?!).
Я спросил О., каким образом он переживал смерть отца, на что он надолго задумался и ответил: «Переживал. Тяжело было». Я поинтересовался, была ли у него возможность делиться с кем-нибудь своими переживаниями, связанными со смертью отца, на что он ответил отрицательно и сказал, что не видел в этом никакого смысла – «мало того, что самому плохо, так еще заставлять страдать других».
Я выразил свою грусть о том, что «должно быть непросто оставаться одиноким со своей болью». В этот момент глаза О. наполнились слезами, и он стал говорить о том, что его отец «был очень хороший человек».
Я предложил О. поделиться, если он хочет, со мной своими переживаниями, с которым он до сих пор оставался одиноким. Не стоит и говорить, что эта идея вызвала интенсивный страх и недоумение О.
При этом он продолжал плакать, по-прежнему находясь вне контакта со мной. Мое сердце наполнилось болью, я сказал, что очень сочувствую и соболезную ему. Он посмотрел впервые на меня внимательно и довольно длительное время. Я сказал ему, что для меня было бы важным, если бы О. смог говорить о своих переживаниях, не оставаясь один на один со своей болью, а воспользовавшись моим присутствием. О., кажется, был потрясен тем, что его чувства могут быть кому-то еще интересны и важны. Собственно говоря, они (чувства) чаще всего были неинтересны и ему самому, он рассматривал эмоциональную часть своей жизни как досадный атавизм, который пока еще, к сожалению, не атрофировался за ненадобностью.
О. сказал, что ему было бы важно поговорить о своих чувствах с кем-либо, и начал рассказывать мне довольно подробно о переживаниях первых дней своего горя. Вначале ему не очень удавалось «отдаваться своим чувствам», но со временем он смог научиться размещать их в нашем контакте. Через некоторое время он позволил себе поговорить о своих чувствах с женой, что оказалось для нее «полной неожиданностью». Тем не менее, жена смогла поддержать О. в этом процессе. Спустя довольно непродолжительное время О. приехал ко мне самостоятельно, сказав, что его страх стал значительно меньше.
Приступы кардиофобии стали значительно реже.
В настоящее время терапии О. экспериментирует с восстановлением своей способности осознавать и переживать чувства, что оказалось для него очень интересным, увлекательным и ресурсным.
