Другими словами, зависимый уверен в том, что он контролирует потребление, тогда как на самом деле потребление контролирует его. Уверенность в контроле является реактивным образованием для защиты от переживания бессилия перед объектом аддикции, которое вытесняется в бессознательное. Соответственно, мы можем поддерживать осознавания потери контроля над аддиктивной реализацией. Для гештальт-подхода как экзистенциального метода психотерапии характерен акцент на ухудшении качества жизни, которое возникает при формировании ригидного способа регуляции эмоционального напряжения, который исключает возможность творческого приспособления и полноценного развития.
Отметим сразу, что терапия с зависимым клиентом является достаточно сложным мероприятием. В основном это связано с тем, что отношения с зависимым клиентом сильно угрожают устойчивости терапевтической идентичности. С чем это связано? Первая ловушка, в которую попадает терапевт заключается в том, что бессознательное бессилие клиента перед лицом аддиктивного поведения становится частью терапевтических отношений таким образом, что терапевт наделяется прямо противоположным качеством - всемогуществом. А именно - неоспоримой способностью “справиться” с зависимым поведение клиента таким образом, чтобы тот не принимал в этом какого-либо участия.Терапевт, который становится последней надеждой не только в глазах беспомощного клиента, но и сонма его многочисленных родственников, сталкивается с соблазном нарциссического вызова - сделать то, с чем не справились другие. Он теряет свою автономную позицию и начинает играть роль Спасателя в терминологии драматического треугольника. Разумеется, изначальная нарциссическая идеализация через некоторое время неизбежно сменяется обесцениванием, поскольку для зависимого клиента не меняется паттерн поведения и он может проявлять свою агрессию единственно доступным в данных условиях способом - через срыв и возвращение себе контроля за ситуацией. То есть, сначала терапевту отдается ответственность за трезвость, а потом она же пассивно-агрессивно себе присваивается. Победителем в такой игре остается, конечно же, аддикт.
Эти игры, в которые зависимый клиент вовлекает терапевта, разыгрываются на бессознательной сфере, в этом нет злого умысла. Клиент реализует с терапевтом зависимый паттерн поведения и либо преуспевает в нем (при бессознательной поддержке терапевта) и еще более укрепляется в своем неврозе, либо сталкивается с фрустрацией и приобретает возможность для изменений (если удерживается в терапии). Поэтому задача терапевта состоит в том, чтобы не вступить в бессознательный сговор с клиентом, поскольку каждый из нас имеет зависимый радикал, который реагирует на невербализованные клиентские послания.Что делает зависимый клиент с терапевтом? Поскольку зависимость возникает как результат непереработанной сепарационной травмы, аддикт в терапевтических отношениях старается обрести утраченный (и никогда не имевший место быть) идеализированный материнский объект который будет удовлетворять его потребность во-первых, полностью, а во-вторых, в любое время. Собственно, объект аддикции (алкогольный, химический, любовный и любой другой) становится таковым, когда клиент научается с его помощью снижать невыносимую тревогу брошенности.
Поэтому апелляция к вредным последствиям аддикции не обладает никаким референтным смыслом, поскольку потребление спасает от куда более тяжелого переживания абстиненции, то есть лишения и переживания оставленности. Это переживание связано с ранним детским опытом брошенности, когда собственных ресурсов явно недостаточно для того, чтобы успокаиваться. Зависимость таким образом является результатом фиксации на переживании пустоты и одиночества в отсутствии заботящегося объекта.
Таким образом, вторая ловушка терапевта заключается в том, что клиент предъявляет амбивалентное послание - с одной стороны, я хочу избавиться от объекта зависимости (поскольку по разным причинам он перестал выполнять адаптивную функцию), а с другой - я не хочу испытывать состояние абстиненции. И тогда, по сути, клиент предлагает терапевту стать на место объекта своей аддикции, заменить одни зависимые отношения на другие. Но для этого терапевту необходимо пожертвовать своими границами и гарантировать отсутствие страдания у клиента.В этом месте у терапевта может возникать сильный контрперенос - как же я могу быть жесток с этим милым человеком, который смотрит на меня глазами, полными мольбы и страдания. Если терапевт бессознательно выбирает позицию идеализированной матери, он тем самым поддерживает пограничное расщепление зависимого клиента, в котором тот не может выдерживать плохой объект и справляться с чувствами, которые в этот момент возникают. Бессознательный запрос клиента и цели терапии находятся в двух противоположных местах и, соответственно, в позиции терапевта мы можем поддерживать только один вектор - или поддерживать расщепление, или стремиться к его интеграции путем увеличения переносимости “отщепленных” переживаний.
В отношениях с терапевтом как с идеализированной матерью клиент пытается организовать так называемое непосредственное удовлетворение потребности в привязанности (которая фрустрирована у зависимого). Клиент может требовать ясности, гарантий, доступности так, словно бы находится с терапевтом в слиянии и может пользоваться его ресурсами так, как ему заблагорассудится. Следование такому требованию приводит к потере терапевтической позиции. Терапевт может гарантировать клиенту только символическое удовлетворение в рамках сеттинга, который с одной стороны, предсказуем и надежен, а с другой, имеет границы.Сеттинг формирует промежуточное пространство, в котором клиент может получать частичное удовлетворение и тем самым, наращивать неспецифическую силу Эго, то есть устойчивость к переживанию тревоги. Создавая фрустрационное напряжение от того, что потребности не удовлетворяются “прямо сейчас”, терапевт обучает клиента саморегуляции, то есть оказывается “транзиторным” объектом между объектом аддикции и автономным существованием. Автономия здесь не подразумевает отсутствие нуждаемости и контрзависимость, она подчеркивает ценность выбора в способах удовлетворения потребностей.
Таким образом, работа с зависимым клиентом начинается с установления границ, поскольку зависимое расстройство имеет пограничную структуру. Под словом границы я имею в виду весь комплекс особых терапевтических отношений: автономная позиция терапевта, его способность выдерживать атаки клиента, чувствительность к контрпереносу, понимание логики развития зависимого паттерна. Клиент, требуя непосредственного удовлетворения, не может увидеть смысл терапевтической стратегии, и бунтует против того, что кажется ему вредным и бесполезным.Терапевт инвестирует в клиента свое понимание и свою устойчивость и тем самым поддерживает надежность отношений. Хороший объект для клиента должен появиться не вследствие разрушения плохого, когда терапевта уступает атакам и становится символической идеальной грудью. Этот исход поддерживает пограничное расщепление. В логике предлагаемых терапевтических отношений хороший объект появляется в результате того, что терапевт демонстрирует устойчивость и надежность и тем самым предлагает клиенту возможность контактировать со своими плохими частями, за которые, как он думает, его должны отвергать. Старый опыт отщепления и изоляции “плохого Я” переписывается новыми отношениями принятия и интеграции.
На мой взгляд, описанная часть работы является самой важной, поскольку она создает рамку для дальнейшим мероприятий, которые являются чисто техническими, и включают в себя исследование телесного опыта, обнаружение фрустрированной потребности, фасилитация творческого, а не аддиктивного цикла контакта и так далее. Терапевт должен быть чувствителен к бессознательному запросу клиента, который тщательно скрывается за изощренными способами сохранить аддиктивный способ контактирования.
Терапевт, в некотором смысле, является проводником для появления в поле отношений новых экзистенциальных ценностей, вокруг которых клиент может пересобирать свою идентичность. Зависимость это фиксация психического развития на этапе вынужденной привязанности, тогда как терапевтические отношения предлагают возможность снять процесс роста с паузы и поддерживать его интенцию в направлении свободного и творческого взаимодействия.
