Один из важнейших аспектов присутствия, который невозможно обойти вниманием в процессе его обсуждения, заключается в его целостности. Невозможно присутствовать одной какой-то своей частью. Например, «внутренним ребенком» или «внутренним мазохистом». В классической и современной психотерапии особой популярностью пользуются представления о полярностях и субличностях. Это общий для психотерапии вирус, поразивший ее повсеместно вне зависимости от направления и школы. Даже если методология психотерапии основана на принципе холизма, что свойственно, например, для гештальт-терапии, всепроникающий вирус «психологического расчленения» проникает нередко и туда. Стало уже общим местом не только в среде обывателей, но и среди профессиональных психотерапевтов обсуждать проблемы «внутреннего критика» или «агрессивной части». Так, как будто бы внутри нас живет какой-то паразит, который заставляет нас делать то или иное действие, совершать тот или другой поступок. Иногда внутри человека разворачиваются целые баталии между этими паразитами. Чего стоят, например, размышления о top dog и under dog самого основателя гештальт-терапии Ф. Перлза .
О внутреннем мире. Повторю, присутствие целостно. Я присутствую в контакте всей своей сущностью. Целиком, без остатка. Или не присутствую вовсе. Полагаю, идея полярностей, спроецированная на внутренний мир, выглядит очень соблазнительной по нескольким причинам. Во-первых, «деление себя на части» снижает ответственность. Хотя в некоторых случаях даже позволяет успешно расправиться с ней без остатка. И действительно, как можно отвечать за то, что делает «внутренний ребенок», «внутренний провокатор», «внутренний садист» или «внутренний разгильдяй»? Никак. А если поселить внутрь себя целый гвардейский полк «внутренних мерзавцев», то и спать можно спокойно, даже если не заплатил налоги. Правда, у этой тенденции есть побочный эффект. Если распределить себя по субличностям, то от вас ничего не останется. Но некоторых людей и это не пугает. Уж очень не хочется нести ответственность за свою жизнь и ее коллизии.
Вторая причина, на первый взгляд, выглядит противоположной только что описанной и предполагает возможность управления происходящим со мной. Иначе говоря, если я знаю о существовании «внутреннего кролика» или «внутреннего козла», то мне становится понятным как контролировать его. Например, можно посулить ему «внутреннюю морковку» или «внутреннюю капусту». Так же, как любому «внутреннему садисту» противостоит «внутренний или внешний садист». Внутренний мир оказывается пространством, поддающимся контролю при условии, что человек понимает, как он (внутренний мир) организован. Разумеется, что процесс психотерапии, основанный на представлениях о внутреннем мире, представляет собой нарциссический проект. Просто нужно внимательно присмотреться к тому механизму, который работает внутри для того, чтобы машина под названием «человек» стала функционировать с меньшим количеством системных сбоев. Таким образом, осложнения в жизни человека, а также развивающиеся симптомы психологического или психосоматического свойства можно начать корректировать посредством вмешательства в процесс взаимодействия команды, которая находится на борту механизма «человек».
На самом деле соответствующие психотерапевтические вмешательства могут быть вполне полезными и успешными. Они могут приводить и приводят к облегчению жизни человека, избавлению его от страданий. Однако в этом процессе теряется нечто большее – то, что делает человека человеком. Его выборы, ощущение одиночества в своих поисках Пути, его страдания и странствия в ситуации неопределенности и изменчивости жизни. Кроме того, всерьез относясь к концепции внутреннего мира, мы не можем не обесценить значение для психотерапии представлений о поле и контакте. Мы снова возвращаемся к индивидуалистической парадигме, основанной на принципе психического детерминизма. Возвращаясь к методологии диалогово-феноменологического подхода в психотерапии, отмечу, что все ее «завоевания» в виде концепции контакта, переживания и пр. оказались бы в этом случае девальвированными. Разумеется, что в полной мере это относится к представлениям о присутствии. Рассуждать о взаимодействии «внутренней женщины» и «внутреннего мужчины» и присутствовать одновременно просто невозможно. Наоборот, в тот момент, когда мы ловим себя на размышлениях о внутреннем мире, своем собственном или клиента, мы, скорее всего, сталкиваемся с невыносимостью Быть в контакте. В этом случае мы можем продолжить свои размышления и даже на их основе выстроить серию терапевтических интервенций. Или же предпримем риск остановиться и внимательно прислушаться к происходящему в феноменологическом поле. И обнаружив в контакте с другим человеком страх, стыд или боль, рискнем переживать их, смело вступив в контакт всей своей сутью. Или выберем возможность воздержаться от присутствия, продолжая осознавать происходящее в поле.
Итак, с точки зрения диалогово-феноменологической психотерапии, апеллирование к внутреннему миру, по большей части, представляет собой форму не-Бытия и избегания переживания. Таким образом, психотерапия, фокусированная на переживании, не может всерьез оперировать представлениями о внутреннем мире. И не только по этой причине. Есть еще одно основание, которое заставляет нас относиться скептически к концепции внутреннего мира в психотерапии. Само по себе словосочетание «внутренний мир» отсылает нас к представлениям о его принадлежности тому или иному субъекту. В то время как мы потратили десятилетия эволюции психотерапии для того, чтобы прийти к методологии, фокусированной на контакте, которая предполагает децентрализацию, т.е. независимость от понятий субъекта и объекта. Концепция же внутреннего мира девальвирует это достижение. Представления о субъекте и объекте, характерные для нее, снова в полной мере концентрируют «в своих руках» всю власть в психотерапии. Кажется, уже приведенных мною доводов достаточно, чтобы обосновать причину, по которой в рамках диалогово-феноменологической психотерапии не стоит увлекаться идеей внутреннего мира.
Теперь несколько слов о самой природе «внутреннего мира». Одним из общих мест и общественного сознания, и индивидуалистического психотерапевтического мышления всегда были и остаются представления о психике внутри человека. Никогда это положение всерьез не подвергалось сомнению, а уж тем более ревизии. В то же время представления о внутреннем мире находятся в противоречии с теорией поля. Существует ли он вообще? Или это глобальная иллюзия, в которую многие предпочитают верить? Разумеется, это просто метафора. Метафора, которая помогает осмыслить наше поведение, наши поступки, наши выборы, нашу жизнь в целом. Помогает каким-то образом отнестись к ним. Вера в существование внутреннего мира вполне психологически понятна. С ней спокойнее жить. Даже если внешне дела не ладятся, жизнь находится под угрозой краха, всегда остается надежда на внутренний мир. В конце концов, есть нечто стабильное, что не меняется так быстро, как обстоятельства жизни, что оказывается в большей или меньшей мере предсказуемым. Иногда на внутренний мир ссылаются, когда хотят показать, что человек богаче, чем его проявления в контакте. Но единственная ли это возможность размышления о сущности психического? Стоит ли обращаться к концепции внутреннего мира как к уникальному способу объяснить жизнь и поведение человека?
Возвращаясь к методологии психотерапии, фокусированной на переживании, вспомним о теории поля. Может быть, говоря о внутреннем мире, мы ведем речь о сегментах поля, которые в настоящий момент не попадают в фокус внимания терапевтического контакта. Или наоборот, метафорой внутреннего мира мы сегментируем поле феноменов. Особенно в том случае, если не очень готовы их переживать. Таким образом, мы справляемся с тревогой, которая возникает при встрече с этими феноменами. По всей видимости, понятие внутреннего мира годится в качестве метафоры. Не более и не менее. Важно, чтобы она не заменяла переживание. В общем, к концепции внутреннего мира мы выдвигаем такие же требования, как и к другим популярным метафорам психотерапии – переносу, сопротивлению, Эдипову комплексу, архетипам, механизмам защиты и пр. Если это способ осмыслять свой терапевтический опыт, то он вполне годится. Но если это способ относиться к терапевтической реальности, то мы с неизбежностью покидаем поле диалогово-феноменологической психотерапии. Однако, как правило, попытки мыслить в терминах этих метафор, как правило, определяют и сущность самой терапевтической работы. Зачастую очень трудно поддерживать переживание, размышляя о своем опыте в терапии в понятиях внутреннего мира или переноса.
