«Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза,
Цветочная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь….»
О. Мандельштам
Впервые, как плачет мама, Алеша услышал в шесть лет. Тогда она ушла в ванную и открыла воду, чтобы не было слышно. Ведь не всегда слезы умеют течь тихо. А ей, наверное, совсем не хотелось пугать и расстраивать сына, нагружать его, такого маленького, своими взрослыми чувствами и переживаниями.
Но Алеша был очень чутким мальчиком. Он толкнул дверь в ванную, подошел и сильно вжимаясь в мать, сливаясь с ней в утробно целое, зашептал слова любви.
Он произносил клятвы и обещания всегда защищать, не бросать, быть опорой, заботиться и вечно любить.
Вспоминая героев сказок и фильмов, обещал поскорее вырасти и непременно стать сильным. Говорил очень взрослые слова: про то, что ей не нужно прятаться, он знает, у него очень сильная мама. Он верит, что она может со всем в своей жизни справиться. А он поможет. И поэтому ей не нужно скрывать свои слезы, быть специально для него сильным. Он не боится маминых слез. И вообще не боится.
Правда, говоря все это, Алеша сам плакал. Плакал и не боялся.
И мама рискнула. И как-то уже было поздно заталкивать слезы обратно.
И она заплакала о мужчине, который никогда не любил ее, ту романтическую глупую девушку, что наивно думала о всепобеждающей силе любви. Думала, что ее любовь может когда-то скомпенсировать отсутствие его чувства. Ее любви хватит на двоих, хватит на целую жизнь.
Потом заплакала о своей бабушке, которая медленно теряла рассудок.
Заплакала о маме, которая тяжело надрывно поднимала ее в одиночку.
Заплакала о подруге, которая не поступив в институт, шагнула с крыши московской многоэтажки.
Заплакала о своей собаке, которая давно умерла.
Заплакала об Алешке, которому дети сказали что-то обидное в детском саду. И он стоял на детской площадке и плакал, пока она бежала к нему на выручку.
Заплакала о вырубленных деревьях дедушкиного сада….
А потом она очень устала и перестала плакать, хотя все еще была полна печали и грусти от всех этих мыслей и воспоминаний.
Она была очень удивлена, сколько еще неоплаканного горя несет в своей душе. Горя, которое пыталась игнорировать, отрицать, вытеснять, но не смогла. Оно осталось в ней, рубцовой тканью, сводившей края многих ран. Неоплаканное горе задержалось в ней без всякого согласия и разрешения, так и сидело невыразимое незваным гостем в ней. А сейчас, благодаря словам Алеши и выразилось. Невыразимое выразилось.
Выразилось в слезах, а не в разрушительных привычках.
Многим тяжело и стыдно плакать. Кажется, что тяжелыми чувствами нагрузишь другого, встряхнешь его, встревожишь, будешь неуместным со всеми своими чувствами.
Многим страшно плакать. Кажется, что становишься слабым и беззащитным, открытым и уязвимым для всех вокруг. Другие могут невольно или нарочно недобросовестно использовать твою открытость против тебя же. И тогда будет снова больно. Еще одно горе, еще одна ранка.
По-настоящему честно плакать – это очень непростое дело. И также одна из самых важных вещей, которые можно сделать для себя и другого, что дал тебе это место, время, пространство для твоих чувств, слез.
Способность признать свое горе, не отрицать, встретить его, пройти с ним какое-то время, а потом пойти уже своим путем, все это необходимо человеку,.
Хотя легче сделать вид, что ты сильный, непобедимый, что ты не будешь плакать. Но во что может превратиться тогда твоя душа?
Наверное, в луковицу, завернутую во множество сухих слоев горя, слой на слое горя. Без конца.