Богослов Александр Филоненко в одной из своих лекций дает прекрасный образ. В школе, на уроках естествознания, нам объясняют структуру мира: мир состоит из твердых, жидких и газообразных тел. Три агрегатных состояния. В старшей школе мы узнаем, что бывает, иногда встречается особое четвертое состояние, называемое плазмой. Ну, как бы, ничего такого эдакого, но, цитирует своего друга Александр, потом выясняется, что Вселенная на 98% состоит из плазмы. Соотношение больших и малых частей в мире оказывается совсем иным, нежели нам прежде казалось. Дело не обстоит так, что “бывает еще и плазма”. Скорее наоборот, бывает и все остальное
Аналогично с поэзией. Вероятно, создается впечатление, что поэзия, я тут использую это слово как некий синоним слову “искусство”, составляет небольшую часть жизни, некий специальный раздел культуры. Рифмованные строки, ритмы, ямбы, вот это вот все. Я же сейчас отстаиваю точку зрения, заключающуюся в том, что поэтическое составляет не малую, а большую часть жизни и населяемого человеком мира. А вот как раз твердые тела логических схем, структурированного понимания и научного знания занимают, хоть и почетную, но небольшую часть
Феноменолог Морис Мерло-Понти, философия которого наследует традицию феноменологии Гуссерля и Хайдеггера, говорит о мире как не просто о мертвом объекте, подлежащем научному изучению. Мир для Мерло-Понти это мир живой, мир взаимодействующий с человеком и даже, в некотором смысле, говорящий с ним. Известна его фраза: “В человеческом взгляде мир приобретает человеческое лицо”. Зимнее штормующее море это не просто масса воды, оно обладает характером. Не даром древние видели в нем живого и своевольного Нептуна. Море говорит с нами и иногда мы приходим послушать его речь. Это довербальная речь, речь без слов. Это общение, которое происходит в тишине. Тишина в данном случае это не пустота, лишенная смысла. Напротив, это концентрированный первичный смысл
Или представьте, что вы стоите на вершине горы где-нибудь в Крыму или Карпатах, Альпах или на Кавказе. Перед вами расстилается прекрасный пейзаж, полный струяющегося сквозь облака света. Мир говорит с вами, эти горы - не просто груды камне, поросшие биологическими артефактами. Горы говорят с вами в плотной наполненной тишине. Тишина в данном случае это не просто отсутствие речи, она содержит в себе смысл, который не может быть вербализирован, выражен. Фраза "я стою на горе и смотрю на другие горы" не больше передаст содержание происходящего, чем фраза "я читаю Достоевского" сюжет разворачивающейся на страницах романа драмы
Поэтическая речь берет свое начало в первобытной тишине и продолжает ее, облекая в форму. Она отлична от привычной обывательской речи и, кстати, часто даже философской речи, тем, что она не является копированием или комментированием происходящей реальности
My heart's in the Highlands, my heart is not here
My heart's in the Highlands, a-chasing the deer
A-chasing the wild deer and following the roe
My heart's in the Highlands wherever I go
Сказал шотландец Роберт Бёрнс. Это не просто сообщение о том, что он скучает по горам. Его стихи погружают нас в его собственное переживание. Это поэзия, искусство, это живопись, а не репортажная фотография, свидетельствующая о фактах
Помимо поэтической речи, продолжающей и выражающей непосредственную первобытную реальность, существует второй вид речи. Это речь утилитарная, служащая когнитивно-логическому мышлению, речь оперирующая фактами, как некоторой моделью реальности
Моделирование реальности это прекрасно. Сложные достижения цивилизации стали возможны благодаря абстрактно-логическому мышлению, оперирующему моделями. Мы создали сложные символьные системы, апофеозом развития которых является программирование, которые позволили нам контролировать и предсказывать поведение. Это оказало решающее воздействие на развитие цивилизации, дав человеку мощнейшие инструменты в управлении природой. Мы сформировали специальные символы для измерения пространства и времени - метры и часы, специальные символы богатства - деньги
Проблема лишь в том, что в какой-то момент символ начал значить больше, чем содержание. Деньги, к примеру, являются символом благосостояния, изобилия. Но часто деньги становятся важнее того, что они призваны были символизировать. Цифры на банковском счету радуют могут радовать больше, чем заполненный едой холодильник. Радость от приобретения материального блага омрачается необходимостью заменить одну цифру на другую, поменьше. В особо показательных случаях, кто-то, как инженер Корейко, согласен терпеть нищету ради своих миллионов. Часто люди согласны работать на нелюбимой работе, отказывать себе в удовольствиях ради приобретения символов благосостояния, цель которого - приносить удовольствие.
“Когда будет срублено последнее дерево, когда будет отравлена последняя река, когда будет поймана последняя птица, — только тогда вы поймете, что деньги нельзя есть”
Перлз и Гудман рассматривают цивилизацию как невроз, как нарушение контактирования с реальностью вследствие расщепления символа и содержания. Вернее сказать, они говорят о том, что невроз стал ценой, которую человечество заплатило за цивилизацию. Увлекшись контролем и моделированием, мы не заметили как стали жить в мире символов. Символы не насыщают, утративший контакт с реальностью невротик остается голоден, несчастен и неудовлетворен.
Когнитивно-логическое мышление, оперирующее моделями и схемами, дало нам, высшим приматам, возможность предсказания и контроля. Однако на каком-то этапе мы настолько увлеклись новой игрушкой, отличающей нас от остальных приматов, что стали себя ассоциировать с когнитивно-логическим мышлением. Для многих людей их личность, их уникальность, это их мысли. В то время как жизнь шире, многократно шире, чем мысли о ней. Я бы сравнил человека с кораблем, а логическое мышление с радаром. Корабль, безусловно, нуждается в радаре для предсказывания столкновения с препятствиями, без него он разобъется, но корабль это не радар. Радар - лишь одна из важных вспомогательных функций.
Радар настроен на поиск препятствий и помех, а наше мышление на выявление и решение проблем и преодоление препятствий. Наше сознание всегда сканирует окружающий мир на предмет “что не так?”. Я думаю, каждому из вас знакомо это состояние. Постоянная тревога становится платой за успех.
В этом смысле, каждый цивилизованный человек нуждается в психотерапии. Я не хочу сказать, что Руссо был прав, цивилизация суть зло, а нам необходимо одеть одежду из листьев и вернуться к хатам-копанкам, покинув современные бетонные жилища. Нет, я хочу сказать, что после строительства здания строительные леса необходимо снять. Остановка спонтанного контактирования, которая была необходима для формирования современного человека, должны быть впоследствии преодолена и отброшена
Я закончу этот текст несколькими словами о терапии и ее связи с поэзией в свете проблематики, описанной выше.
Одним из видов нарушения контактирования является эготизм. Согласно Питеру Филиппсону, эготизм - комментирование происходящего, оперирование моделями реальности вместо актуального живого переживания текущего момента. Противоположностью эготизма, таким образом, является поэтическая речь. Это речь, свойственная буберовскому отношению “Я-Ты”. Недаром текст Бубера больше похож на поэму, чем на логичный философский трактат. Все верно, он и есть поэма
Гештальт-терапия восстанавливает контакт с реальностью и преодолевает раскол между символом и содержанием, преодолевает раскол между субъектом и объектом. Мир феноменологии, мир гештальт-терапии это мир, который больше не является миром только лишь схем и мышления, мир обретает свой подлинный размер и краски. Поэзия водворяется в повседневности. Внезапно оказывается, что поэтическое это 98% реального, а логическо-когнитивное это лишь малая часть
Гештальт-терапия восстанавливает целостность мира и человека в нем. Восстанавливает целостность - значит исцеляет. Гештальт-терапия в этом смысле ближе к искусству, чем к классической науке XIX века, базирующейся на философии XVI-XVII веков, одним из плодов которой является современная медицина, до сих пор оперирующая моделями и только моделями
Так что, может быть, не будет безумием сказать, что в некотором смысле поэзия это медицина будущего
