Согласно эволюционной биологии в процессе развития любого живого организма растет значение его индивидуальной неповторимости. Что если применить этот закон к психологии?
Каждый человеческий организм обладает уникальным психическим миром — или личностью. C такой точки зрения совершенствование своей индивидуальности можно назвать стратегией биологического развития.
Вот почему подросткам хочется выделяться из толпы: чтобы их заметили и посчитали привлекательными. Поэтому они красят волосы в яркий цвет и стремятся прожить ни на что не похожую, интересную жизнь.
Однако уникальность — непростая ноша: личность должна установить прочные психологические границы, чтобы не сливаться с окружением.
Почему личные границы — гибкое понятие?
Идея о психологических границах личности заимствована из теории психофизического изоморфизма гештальт-психологии. Согласно ей психические процессы подобны телесным: как и наше физическое тело, психика имеет такие же очевидные границы.
Но если с границами физического тела всё более-менее понятно (когда кто-то наступает вам на ногу, ваши границы быстро обнаруживаются и требуют восстановления), то с психическими дело обстоит гораздо сложнее.
Окружающая среда всё время меняется, а у нас есть способность под нее адаптироваться. Поэтому индивидуальность тоже трансформируется: сегодня модно быть брюнеткой, а завтра — блондинкой, вчера все — марксисты, а сегодня — демократы. Чтобы адаптироваться, но сохранять себя, нужно хорошо понимать свои границы — и их гибкость при контакте с миром.
Что требует от нас доктрина уникальности?
Стратегия биологического разнообразия хорошо осознана современным человеком: мало кто не считает индивидуальность и уникальность личности важной ценностью. Мы все хотим, чтобы социальная фауна была разнообразной, и восхищаемся некоторыми видимыми ее проявлениями, например европейскими ценностями, способствующими росту разнообразия индивидов.
Индивидуальная психология и психотерапия выполняют эволюционную задачу стимулирования разнообразия, ведь главный результат терапии — приспособление индивида к своей собственной уникальности и хорошие отношения прежде всего с самим собой. «Полюби себя» — девиз нашего времени, который означает «узнай и прими себя таким, какой ты есть, ведь твоя уникальность — цель эволюции».
Именно поэтому — чтобы поддерживать разнообразие — современный мир ставит задачу адаптировать к жизни всех детей, практически с любыми особенностями развития.
Доктрина уникальности требует особого отношения к личным границам: их предписано тщательно охранять, а их нарушение приравнивается к покушению на уникальность и развитие.
Почему личные границы не универсальны?
Развитие отдельной личности — запутанный и долгий процесс, в ходе которого индивидуальная психика, постепенно социализируясь, обретает выраженные личные границы. Все психологические школы более-менее сходятся в таком мнении (за исключением деталей).
Новорожденный беспомощен не только физически, но и психически. Его личные границы появляются в процессе научения и освоения окружающей среды. Родители ухаживают за его телом, рассказывают, где у него ручки и носик — и так формируют у него ощущение своих физических границ. То же с границами психическими: мать, укачивая ребенка, формирует его границы, буквально выделяя себя как внешний по отношению к младенцу объект, взаимодействуя с которым можно успокоиться.
При этом перед маленьким человеком стоит интересная задача: быть одновременно похожим и непохожим на родителей. Ребенок берет свои гены от родителей, и в этом он — их плоть и кровь. Но в его организме «старый» материал создает новую, уникальную комбинацию, что делает его неповторимым.
То же самое происходит и с точки зрения психологии: выделяя свой психический мир из мира родителей, ребенок развивается. Сначала он адаптируется к родительскому миру, затем, в подростковом возрасте, отвергает его, а потом всю жизнь интегрирует родительские миры и свой собственный, постоянно обнаруживая границы своей уникальности и своих возможностей в этом процессе (в каждом возрасте у этого процесса свои особенности).
Процесс обособления культурно обусловлен.
Например, в китайской культуре обретение индивидуальности идет не через прямое отвержение и бунт, как на Западе. В Китае другой тип организации семейной системы: отношения между тремя поколениями строятся там по модели фэньэрбули («разделиться, но не удаляться»), которая соответствует ожиданиям всех членов семьи и традиционным ценностям и подчеркивает особую роль материнства.
В западной же модели дети «обязаны» физически отделиться от семьи и уехать учиться, например, за границу или в другой город, чтобы получить опыт самостоятельной жизни и укрепить свои личные границы, испытав их на прочность в большом мире. Уже потом они смогут выстроить «взрослые» отношения с родителями.
Поскольку многообразие культурных практик родительства довольно велико, то и сформированные ими личные границы будут довольно сильно различаться от культуры к культуре — в этом состоит наша человеческая уникальность, целиком сотканная из культуры и истории страны, в которой развивается тот или иной человек.
Общество: масса или индивиды?
Человечество принадлежит к «персонифицируемым сообществам» — это значит, что мы способны к персональному взаимодействию, основанному на признании существования у других людей своего отдельного психического мира.
Это только кажется простой идеей. На деле открытие психического мира Другого — процесс драматичный и часто связан с большим разочарованием и яростью.
А иногда это и вовсе недоступно человеку: таких людей обычно называют «сложными» или «специфическими», так как они склонны к авторитарному доминированию и не учитывают, что у других людей тоже есть чувства и свои интересы. Они попросту не догадываются, что у других существует отдельный психический мир — и он так же важен, как их собственный.
Во многих семьях есть такие люди: им обычно не рассказывают душевных секретов или общаются с ними только из чувства долга. Сейчас мы называем подобное поведение «неразвитым эмоциональным интеллектом».
Неразвитый эмоциональный интеллект — тоже проблема слишком жестких границ, когда мир Другого оказывается опасен или неинтересен. Отличный от нас Другой требует гибкости и умения принимать множество реальностей и вариантов правды. Если гибкости нет, то Другой — это угроза.
Наглядный процесс контакта границ в крупных социальных масштабах происходит прямо сейчас при столкновении с коллективной опасностью — вирусом. Длительная неопределенность заставляет каждого из нас ежедневно решать вопрос о своих границах безопасности и постоянно обнаруживать людей, которые решают его иначе, чем мы. Более того, каждая паническая атака, связанная с увеличением числа заболевших, меняет позиции и двигает границы.
Всё это вызывает злость. Если я решил, что ношение маски, перчаток, социальная дистанция — моя защитная система, то все, кто не разделяет мои правила, не соблюдают мои границы. И ровно наоборот: те, кто заставляет меня носить «намордники», разрушают мой бизнес и поддерживают социальный мониторинг, то есть атакуют мои границы и делают это очень агрессивно!
Это две одинаковые по значимости психические реальности, наполненные зеркальными (идентичными) эмоциями и доводами.
На примере вируса мы можем видеть, как под микроскопом, процесс регулирования границ в больших группах. У отдельного человека — всё то же самое.
Страх и злость находятся на одной эмоциональной шкале: преодолевая страх, мы наполняемся злостью и энергией для соответствующего действия. На основе этих эмоций и создаются личные границы. Их механизм четкий и предсказуемый: чем больше мы боимся, тем больше потом злости, агрессии и революционных настроений.
В этом смысле сейчас происходит цивилизационная битва: стать ли нам условными китайцами и принять единые правила для всех или остаться на своих ценностно-биологических позициях, поддерживая разнообразие поведенческих стратегий, и надеяться при этом на лучшее? Результаты эксперимента будут понятны в ближайшие годы.
Уникальность индивида — уникальность границ
В персонифицируемых сообществах существует амбивалентность: потребность жить в группе и при этом обладать собственной уникальностью. Нам нужна и принадлежность, и дистанция.
Необходимость быть среди людей и соблюдать дистанцию создает напряжение. От этого мы периодически устаем — и тогда начинаем грустить от одиночества. Стремясь к неповторимости, в глубине души мы мечтаем встретить точно такое же, как мы, существо и слиться с ним в романтическом забвении.
Иногда такое случается, но в итоге нас настигает разочарование: туман влюбленности рассеивается, и Другой оказывается действительно другим человеком. Классическая человеческая история о любви: сначала — «мы так похожи», спустя время — «всё-таки мы очень разные».
У всех разное понимание дистанции, поэтому выходит много недоразумений: кому-то надо общаться каждый день, а кому-то раз в месяц — эта разница нормальна и является платой за уникальность.
Конечно, иногда мы превращаемся в анонимные сообщества (в них различия нивелируются) — в стадо или стаю. Тогда нами движет групповой инстинкт, в котором нюансы утрачиваются, а личные границы стираются. Войны, революции, ожесточенная групповая борьба за правое дело и различные экстремальные события травмируют и лишают нас своей уникальности и четких границ.
Почему в России проблемы с личными границами?
На постсоветском пространстве вопрос границ тесно связан с коллективной травмой.
«Имперское» сознание советского человека упразднило многие границы, попытавшись установить социальное и национальное равенство. В СССР были популярны коллективные социально-психологические теории, а коллективность и вовсе признавалась вершиной развития группы в противовес буржуазным индивидуалистическим моделям.
После развала Союза страна качнулась в другую сторону, но люди не были к этому подготовлены — прежде всего в плане семейной организации и методов воспитания. Падение империи и стремительный экспорт западных ценностей до сих пор переживаются нами травматически, заставляя реагировать на любой вызов враждебно, панически или депрессивно.
Так что россияне — пока что не индивидуалисты, а скорее напуганные и растерянные «культурные биполярщики», запертые между Западом и Востоком. Нас качает то в одну, то в другую сторону.
Именно из-за отсутствия гибкости псевдоиндивидуалистам тяжело трудиться в больших корпорациях, которые заточены под коллективную работу: за индивидуализм ошибочно принимают социальную тревожность и сложности во взаимоотношениях (то есть шизоидность и дефицит социальных навыков). С другой стороны, нуждающиеся в чувстве принадлежности к большой группе люди чувствуют себя не до конца реализованными и одинокими в частном предпринимательстве.
Поскольку мы биполярны, любые перемены и неопределенность сразу расщепляют российское общество на противоборствующие стороны и приводят к росту уровня агрессии. Враждебность и раздробленность характерна для любых групп, и неважно, насколько они считают себя толерантными, — это общий культурно-психологический процесс.
Я много раз замечала, что сообщества, считающие себя элитарными, внутри организованы максимально тоталитарно: у них жесткие групповые нормы и узкая идентичность.
Уникальность в такой ситуации становится опасна: групповой инстинкт требует от каждой личности определиться и прибиться к одной из сторон, чтобы ее не затоптали.
Каждый раз после такой вспышки начинает работать модель манихейского бреда — когда люди реально верят, что на их глазах происходит борьба добра со злом, и они не могут не принять в ней участие. Эта модель предполагает только два варианта: ты можешь быть либо «за», либо «против».
А там, где есть только две стороны, нет и не может быть никакой индивидуальности. В ситуации «с нами или против нас» нет места для многообразия различий — и поэтому мало творчества и личной инициативы, мало дерзновения.
В этих условиях нет ни индивидуализма, ни уникальности, ни личных границ, ни уважения к ним. Остается только уязвимость, и приходится ожесточенно защищаться по любому поводу. Ведь почти каждое проявление Другого (а им может стать любой человек, не отвечающий вам, как эхо) на границе контакта будет восприниматься как нападение.
В таких условиях может показаться, что, присоединяясь к «правой» стороне, ты сам как индивидуум становишься менее уязвимым, так как твоей личной границей становится граница группы. Поэтому люди могут находить успокоение в принадлежности к группе, сливаясь с другими в борьбе за правое дело. Однако это спокойствие временное — спокойствие запойного типа. Правое дело требует уничтожения противника и не способно выдержать его существования.
Вот почему после каких-то ярких скандалов, разделяющих группу на «своих» и «чужих», когда групповое слияние «отпускает» психику, многим становится стыдно. Думаю, поэтому люди не любят рассказывать о войне: из-за стыда, который мы чувствуем, когда теряем себя, растворяясь в толпе. Мы неизбежно потом восстанавливаем границы собственной личности — и дальше приходится как-то жить с полученным опытом слияния.
Стыд также служит материалом для личностных границ — пережив его, люди меняются, и их границы тоже.
Зачем границам гибкость
Реальность сложнее любой идентичности и выстроенных вокруг нее границ. Уровень развития современной психологии человека подразумевает гибкость и эмпатию в обращении с любыми границами. Жесткие границы ломаются и продавливаются, гибкие — адаптируются под ситуацию.
Гибкие границы подразумевают ответственность за личный выбор и свободу не принадлежать к референтным группам.
Это значит, что у индивидуалиста с хорошо проработанными границами нет стандартного набора убеждений: свою позицию или интересы он обнаруживает в каждом конкретном случае. Каждый раз выбирает, как приспосабливаться к среде, сохраняя свои границы и не сливаясь с большими группами в вихре захватывающих их эмоций.
Возможно ли это? Да. Сложно ли? Весьма.
Иногда мир индивидуализма выглядит как неуправляемый хаос, где у каждого свое мнение; иногда — как воздержанность и молчание (неприсоединение к группе); иногда — как объединение противоположностей с рождением неожиданного, «третьего» решения.
Часто люди демонстрируют интерес к какой-то ситуации (к примеру, политической), потому что так делают многие из их группы, но при этом в глубине души им всё равно, они заняты своими делами — их неравнодушие показное. Этот механизм хорошо виден в соцсетях, когда пользователи один за одним начинают высказываться на определенную тему: они как бы не могут не сказать того, что ожидает от них их группа.
Это похоже на партсобрание в духе лучших советских традиций. Поколения, не знающие, что такое партсобрание, неосознанно воспроизводят социальную матрицу.
Демократические механизмы тоже провоцируют такое расщепление, потому что демократия — это диктатура большинства. В любой развитой демократии есть большинство и меньшинство и соответствующая динамика между этими группами, поэтому в процессе больших исторических и социальных перемен индивидуальные границы личности атакуются групповыми инстинктами.
В свое время меня глубоко поразили молельные дома во Вьетнаме. В буддийских храмах выделены специальные места, где разрешено молиться приверженцам других, малочисленных религий (например, каодаистам). Они не могут себе позволить иметь много собственных молельных домов — но это и не нужно, поскольку их никто не гонит.
Можете представить себе что-то подобное у нас? Для меня стало откровением, насколько жители Вьетнама более культурно интегрированы, чем мы, и насколько выше уровень их сознания в этом вопросе.
Для того чтобы быть индивидуалистом, нужно себя знать и понимать. А еще — научиться рассказывать о себе другим людям, так как телепатия нам по-прежнему недоступна.
Настоящие индивидуалисты чувствуют чужие границы так же, как свои, и поддерживают всяческое разнообразие (пола, гендера, сексуальной ориентации, внешнего вида и т. д.)
Развитием эмоционального интеллекта могла бы заниматься школа — было бы неплохо ввести психологию в обязательную программу. Но пока это всё еще остается личной проблемой индивида и почти целиком лежит в поле частной практики психологии и терапии. Мы проходим (и еще не завершили) начальный период в культуре психотерапии: всё еще учимся говорить «нет», разрушаем институт семейного рабства, позволяем себе заключать брачный контракт и откровенно говорить о деньгах, сексе и чувствах.
Так что до продвинутого индивидуализма нам еще далеко — нужно ходить на групповую терапию и научиться признавать наличие у других отдельного от себя психического мира, то есть работать на благо эволюции.
