Еще недавно считалось, что чем ближе человек к событиям Великой Отечественной войны, тем тяжелее приходится его психике. Сегодня системные семейные психологи говорят о том, что поколению 25-летних и младше — то есть правнукам победителей — достался более невыносимый груз, чем даже их родителям, родившимся в 60-70-х годах прошлого века. Какие зашифрованные послания передали нам через десятилетия предки и как это сказалось на нашей жизни?
«Если сравнить соотечественников из бывшего СССР, третье и четвертое поколение после участников Великой Отечественной, то можно сказать, что они до сих пор несут в себе трагедию, которая не была вовремя осмыслена, пережита и передана дальше потомкам как переработанный опыт, — рассказывает системный семейный психотерапевт Наталья Олифирович. — Посмотрите на лица людей на постсоветском пространстве, особенно по утрам. Они хмурые, унылые, серые, как будто нет повода для радости. Сравните их с лицами жителей других стран — участников Второй мировой. Наша страна — я имею в виду всю территорию бывшего СССР — победила. Казалось бы, почему не радоваться?»
Гриф «Совершенно секретно»
Потому что наша страна до сих пор, несмотря на прошедшие семь десятилетий, несет траур, убеждена психотерапевт. Наше горе до сих пор «не отгорёвано». После войны некогда было горевать и залечивать раны — нужно было восстанавливать разрушенное хозяйство. Да и говорить вслух о том, что не вписывалось в картину триумфальной победы, было опасно для жизни.
Возвращавшиеся с фронта бойцы не могли поделиться пережитым даже с близкими: кому-то было нельзя — государственная тайна, кто-то просто вытеснял из памяти страшные кадры, кто-то боялся говорить вслух, ведь даже у стен тогда были уши. Об убитых на глазах однополчанах, о голоде, невыносимых испытаниях, животном страхе и ежедневном выборе «или меня убьют, или я убью первым» — обо всем этом нужно было молчать. О том, как сгинули в лагерях друзья, попавшие сначала в плен, как нередко жестоко вели себя солдаты, оказываясь на чужих территориях: сейчас появилось много рассекреченных документов об обратной стороне войны. Но огромное количество материалов всё еще хранится под грифом «Секретно». И все меньше остается живых свидетелей тех событий, которые могли бы рассказать правду. Но даже те, кто жив, не хотят ею делиться.
Когда исторический опыт семьи невозможно пережить и переварить, потомки начинают себя убивать, иногда в буквальном смысле
«Война — это горе по всем параметрам и фронтам. Не только в буквальном смысле, — говорит Наталья Олифирович. — В мясорубку попали все без исключения: и мирное население, и воевавшие, и те, кто работал в тылу. Не принято рассказывать о том, как распадались семьи из-за фронтовой любви; как умирали женщины, а новые жены вернувшихся фронтовиков не принимали их детей от первых браков и отдавали в детдома; как в блокадном Ленинграде ели людей; как вели себя солдаты и офицеры на захваченных территориях; как женщины на фронте беременели и либо делали аборты, либо вынуждены были оставлять детей».
Цена этой войны оказалась очень высокой. У всех, кто пережил или не пережил войну, осталось нечто невысказанное, что "закапсулировалось" и передалось следующим поколениям. Часто это чувства вины, стыда, ужаса, боли, тоски, безнадежности, отчаяния. Почти у всех, кто прошел войну в том или ином качестве, присутствует так называемый комплекс выжившего: одновременно радость за то, что он выжил, и вина, что другой погиб. Эти люди как будто зависли между двумя мирами — жизни и смерти, с ними всегда рядом призраки прошлого.
«Вина и стыд означают, что там много подавленной и невыраженной агрессии. Как следствие — невозможность радоваться и строить новую жизнь. И это передается следующим поколениям. Как это проявляется? Кто-то мигрирует подальше, кто-то начинает себя деструктивно вести или проявлять аутоагрессию — отсюда разные зависимости, нанесение себе ран: те же татуировки, пирсинг — проявление аутоагрессии», — убеждена Наталья Олифирович. Молодёжь, далёкая от субкультуры, всё чаще использует для тату кресты, черепа и цветы...
Когда исторический опыт семьи невозможно пережить и переварить, потомки начинают себя убивать, иногда в буквальном смысле. Часто история передается в усеченном или искаженном виде. Например, рассказываем детям миф: что прадед был смелым, не унывал, героически прошел всю войну. И умалчиваем о том, что он испытывал страх, лишения, отчаивался, плакал и убивал. Иногда история не передается вовсе, становясь семейной тайной. Либо мы называем детей именами предков, невольно или осознанно обрекая их на ту же судьбу.
Симптом неясного происхождения
Многое из того, что происходило во время войны, было табуировано. Но если о каком-то опыте мы не можем рассказать напрямую, мы его все равно передаем — невербально. «И тогда он становится аффективно-окрашенным, но без деталей — и следующие поколения достраивают сюжет, заполняют пустоты, домысливают».
Как говорят системные семейные психологи, к четвертому поколению неструктурированный, невербализованный, несимволизированный опыт становится симптомом, который правнуки победителей несут в теле. Нередко еще у третьего поколения — внуков фронтовиков — проявляются необъяснимые тревоги и болезни. В первом поколении — непрожитый опыт. Во втором — диффузия идентичности, в третьем — патология эмоциональной сферы, вплоть до пограничных состояний. Четвертое получает симптомы, которые нередко врачи не берутся лечить — отправляют к психологам. «К нам приезжали немецкие коллеги, и они приводили другие данные: что психологическая травма «фонит» шести поколениям, и только на седьмом поколении предки "успокаиваются"», — делится психотерапевт.
Один из клиентов Натальи, 18-летний парень, страдал от удушья. Приступы учащались к майским праздникам. Думали, астма, водили по врачам, грешили на аллергию. «Я спросила, было ли что-то в их семье связано с удушьем?» — вспоминает Наталья. Мать парня отправилась к своей матери с расспросами. Оказалось, что прадед мальчика воевал. И так случилось, что ему пришлось однажды по приказу старшего по званию повесить ни в чем неповинных молодых ребят — 16-17-летних — за какую-то мелкую провинность. Он очень сокрушался, что вынужден был сделать это, и всю жизнь об этом помнил, особенно в дни празднования Победы. Когда клиент узнал эту историю, его приступы прекратились.
Системный семейный психолог проведет ниточку в прошлое, и скорее всего там найдется что-то связанное с едой или ее отсутствием
Другая клиентка 1975 года рождения пришла с проблемой необъяснимого трудоголизма. Она работала на износ так, что не раз оказывалась в больнице. В рассказе проскальзывали фразы: «Я как будто работаю за десятерых», «Мне словно не для себя это нужно». Начали исследовать семейную историю. Бабушка отказалась рассказывать, что произошло много лет назад. Рассказала мать молодой женщины. Правда оказалась ужасающей. И сама клиентка, и ее мать, и бабушка были еврейками, что очень тщательно скрывалось ото всех, в том числе от внучки. Бабушка клиентки — единственная, кто осталась в живых после расстрела всей семьи нацистами в Киеве в Бабьем Яру. Девочку, несмотря на риск быть убитыми, спрятали соседи. Она бегала к ямам и искала родных и всю жизнь помнила, как шевелилась и стонала земля, которой засыпали тысячи расстрелянных тел. Это настолько ее потрясло и испугало, что она, повзрослев, уехала подальше от Киева, вышла замуж за русского и «похоронила» навсегда свое происхождение. А внучка? Она живет за всех погибших, «работает за десятерых». Когда тайна вскрылась, женщина получила долгожданное облегчение.
Еще один клиент Натальи — молодой мужчина 27 лет — с некоторых пор начал задыхаться. Несмотря на лечение и даже операции, приступы не прекращались. Когда начали разбираться в истории семьи, оказалось, что во время войны прадед мужчины был белорусским партизаном. В оккупированной деревне в доме оставалась жить сестра его жены со своими и его детьми. Полицаи велели ей сообщить, как только родственник придет из леса, иначе прикончат ее. «Прадеда убили выстрелом, когда тот держал на руках двухлетнего сына — деда моего клиента. Он булькал кровью, задыхался, ребенка успели подхватить с рук умирающего отца». Мальчик, который к тому времени умел что-то говорить, надолго замолчал. Вот так в виде удушья к четвертому поколению перешел тот ужас, о котором в семье никогда не говорили.
Причины сегодняшних проблем потомков могут скрываться в медальоне прадеда, или в песне матери, или в старых фотографиях
Еще одна клиентка привела дочку 11 лет с анорексией. «Обычно анорексия появляется в подростковом возрасте. И меня удивил ее столь ранний старт. Я задала вопрос: есть ли кто-то в семье, кто умирал от голода? Выяснилось, что в родне во время войны из-за этого умерла 11-летняя девочка, и никто никогда про это не говорил». Обжорство и анорексия — сейчас буквально эпидемия этих расстройств. Системный семейный психолог непременно проведет ниточку в прошлое, и скорее всего там найдется что-то связанное с едой или ее отсутствием. Иногда события прошлого становятся проклятьем для рода.
«Мне на группе рассказывали случай, когда мужчина вернулся с фронта. Его жену расстреляли немцы, осталась 12-летняя дочь. И новая жена отказалась принимать девочку — велела отправить куда угодно. Как избавились от девочки, неизвестно. Но вдруг в 12 лет погибает родная дочь новой жены. Последующие беременности заканчиваются выкидышами, те дети, что родились, конфликтуют, уходят из дома». Вот так причиненная когда-то боль может «мстить».
Когда история зияет пустотами, в эти черные дыры уходит много энергии всей семьи и даже тех, кто далек от первопричин. Поэтому так важно искать, спрашивать тех, кто еще обладает хоть какой-то информацией. Даже если поначалу гипотезы покажутся безумными. Но причины сегодняшних проблем потомков могут скрываться в памятном медальоне прадеда, или в песне матери, или в старых фотографиях в семейном альбоме или тайне, о которой все молчат, но она прорывается сквозь десятилетия в странном поведении или болезнях поколения Z.
Покаяться и жить дальше
«Нам нужны объекты идентификации, четкие послания без "пробелов" и "лакун" от предков. Как правило, наша идентичность теряет устойчивость в моменты кризисов. И если у нас есть здоровая основа, нормальная семейная поддержка, мы справимся легче. Когда зацепиться и опереться не на что, люди все равно ищут опору — например, в церкви. Но иногда они начинают заниматься саморазрушением», — констатирует Наталья Олифирович.
Мы можем создать такую опору, такое "твёрдое основание" нашим детям, если расскажем им без прикрас и купюр то, что было на самом деле. Например, о том, как прадед пришел с войны, как он сожалел о том, что ему пришлось убивать людей. О том, что он был вынужден это делать, потому что защищал родину и близких. Не только о триумфе и победе, но и о боли, печали, утратах, злости, отчаянии...
Но раскрывать секреты нужно осторожно и вовремя. Бывает другая крайность, когда жуткие подробности рассказывают во всех деталях, которые детская психика не может переварить. И можно травмировать ребенка не меньше, чем недоговаривая что-то.
Ещё одна крайность - это усиленное, бодрое празднование, преувеличенные и отлакированные рассказы, которые превращают хороший ритуал - день памяти всех жертв и потерь войны - в выхолощенный ритуализм, где не осталось ничего живого...
Совместное покаяние поможет не только принять и пережить боль, но и остановить трагическую эстафету между поколениями
«Если мы хотим здоровое поколение, мы должны обеспечить ясную межпоколенную передачу информации», — говорит психотерапевт. Чтобы примириться с трагической историей, нам нужно пережить вместе боль. В символическом смысле. Оплакать, обсудить с другими родственниками. Мы можем поговорить с прадедом-фронтовиком, если он еще жив, или сходить к нему на могилу, если он уже ушел от нас, и сказать:
«Я знаю, как много горя пришлось тебе пережить. Я знаю, что тебе было нелегко принимать решения. Наша страна несет ответственность за кровь людей, насилие, уничтожение многих людей, в том числе и своих соотечественников. Не мы разожгли эту войну. Но мы совершили много действий, которые привели к трагедиям и страданиям отдельных людей. Мы признаем это. И нам очень жаль».
Такое совместное покаяние, честное признание всего, что произошло, согласие и благодарность за то, что они несли в себе, считает Наталья Олифирович, поможет не только принять и пережить боль, но и остановить трагическую эстафету между поколениями.
Об эксперте
Наталья Олифирович, кандидат психологических наук, семейный психолог, системный аналитик, председатель совета Республиканского общественного объединения «Общество психологов и психотерапевтов «Гештальт Подход» (Беларусь).
Интервью для журнала Psychologies
ТЕКСТ: Ольга Кочеткова-Корелова
ИСТОЧНИК ФОТОГРАФИЙ: Getty Images
