Она сидела напротив и говорила о свободе. Восторженно. С надеждой. С широко открытыми глазами. Она мечтала вырваться из унылой, стягивающей, словно тугой корсет, жизни, которая не радовала её уже без малого тридцать четыре года. Она говорила и боялась признаться себе в том, что дальше слов эта мечта — никуда не уходит.
Сначала ее не радовала начальная школа, потому что в ней не было ничего хорошего и доброго, кроме сказочного пейзажа с пряничным домиком на всю стену в актовом зале. Друзья были однодневными, сменяя дружбу на насмешки или просто предательское молчание тогда, когда этого требовало маленькое общество.
Затем её не радовал университет, в который она поступила с трудом на специальность, которая должна была стать светом в окне ежедневных разочарований, но так и не стала. Почти такими же беспощадно унылыми стали походы на работу, от которой безостановочно хотелось выть долгими одинокими вечерами.
У нее была хрупкая задорная и любившая хохотать от души мать, которая замолкала как только в двери поворачивался ключ и на пороге появлялся деспотичный муж с холодными глазами. Он не разрешал им ничего лишнего, порой отказывая даже в необходимом, потому что считал это прихотями.
А потом у нее наступил муж, в союз с которым она ныряла с таким же трепетным ожиданием, с каким ныряют впервые к коралловому рифу. Он не стал глотком свежего воздуха, потому что вместо рыбок и кораллов под водой обыденности оказались ржавые затонувшие лодки и почему-то мусор.
Она по-прежнему мечтала вырваться из своего удушающего корсета, достать все условные шпильки из волос, вдохнуть пьянящего воздуха свободы и отправиться навстречу миру, свободной от прошлого, настоящего и от себя самой.
Она хотела её, эту заветную свободу, но не могла находиться в ней долго, ввязываясь в сложные отношения или удручающую работу. Порой она просыпалась, чувствуя в себе невероятный подъем сил и готовность ко всему. Она гуляла, танцевала в переходе и заводила новые знакомства, чувствуя себя наконец свободной. Но уже к ночи запал шел на спад и эта свобода становилась такой же невыносимой, как у Милана Кундеры в почти одноименном произведении. Она заканчивала свой вечер на продавленном диване за просмотром унылого футбола в компании мужа, к которому не испытывала ничего, кроме пустоты.
Но она не знала, что быть по-настоящему свободной -- она не в состоянии. Потому что не было такого примера перед глазами. Потому что жить вне этих внутренних четырех стен заточения -- не умеет. Не умеет настолько, что как-будто бы даже не существует за их бетонными пределами. А еще потому что это -- единственный путь, по которому она может идти без помощи. И становиться свободной она -- не готова, как и не готова это услышать. Потому что быть свободной -- это выбор, который она так и не сделала. Она ждала, что кто-то сделает это за нее, но чуда не случилось.
Мы не меняем ничего в жизни тогда, когда менять на самом деле — не хотим (а совсем не потому, что не можем, хотя такой вариант и приятнее). И это не хорошо и не плохо. Это просто выбор.
Сначала ее не радовала начальная школа, потому что в ней не было ничего хорошего и доброго, кроме сказочного пейзажа с пряничным домиком на всю стену в актовом зале. Друзья были однодневными, сменяя дружбу на насмешки или просто предательское молчание тогда, когда этого требовало маленькое общество.
Затем её не радовал университет, в который она поступила с трудом на специальность, которая должна была стать светом в окне ежедневных разочарований, но так и не стала. Почти такими же беспощадно унылыми стали походы на работу, от которой безостановочно хотелось выть долгими одинокими вечерами.
У нее была хрупкая задорная и любившая хохотать от души мать, которая замолкала как только в двери поворачивался ключ и на пороге появлялся деспотичный муж с холодными глазами. Он не разрешал им ничего лишнего, порой отказывая даже в необходимом, потому что считал это прихотями.
А потом у нее наступил муж, в союз с которым она ныряла с таким же трепетным ожиданием, с каким ныряют впервые к коралловому рифу. Он не стал глотком свежего воздуха, потому что вместо рыбок и кораллов под водой обыденности оказались ржавые затонувшие лодки и почему-то мусор.
Она по-прежнему мечтала вырваться из своего удушающего корсета, достать все условные шпильки из волос, вдохнуть пьянящего воздуха свободы и отправиться навстречу миру, свободной от прошлого, настоящего и от себя самой.
Она хотела её, эту заветную свободу, но не могла находиться в ней долго, ввязываясь в сложные отношения или удручающую работу. Порой она просыпалась, чувствуя в себе невероятный подъем сил и готовность ко всему. Она гуляла, танцевала в переходе и заводила новые знакомства, чувствуя себя наконец свободной. Но уже к ночи запал шел на спад и эта свобода становилась такой же невыносимой, как у Милана Кундеры в почти одноименном произведении. Она заканчивала свой вечер на продавленном диване за просмотром унылого футбола в компании мужа, к которому не испытывала ничего, кроме пустоты.
Но она не знала, что быть по-настоящему свободной -- она не в состоянии. Потому что не было такого примера перед глазами. Потому что жить вне этих внутренних четырех стен заточения -- не умеет. Не умеет настолько, что как-будто бы даже не существует за их бетонными пределами. А еще потому что это -- единственный путь, по которому она может идти без помощи. И становиться свободной она -- не готова, как и не готова это услышать. Потому что быть свободной -- это выбор, который она так и не сделала. Она ждала, что кто-то сделает это за нее, но чуда не случилось.
Мы не меняем ничего в жизни тогда, когда менять на самом деле — не хотим (а совсем не потому, что не можем, хотя такой вариант и приятнее). И это не хорошо и не плохо. Это просто выбор.
