Плачут ли психотерапевты во время сессии, и если да, то как часто они это делают, и как это сказывается на их клиентах? К сожалению, в литературе можно найти очень скудное количество сообщений на эту тему. Тем не менее, существуют некоторые данные, посвященные плачу психотерапевтов. В исследовании Блюме-Маркович с коллегами, было обнаружено, что 72% всех психотерапевтов, участвовавших в исследовании, хотя бы 1 раз за все время практики плакали во время работы на психотерапевтической сессии. Среди тех, у кого был опыт собственного плача во время терапии, 30% плакали не позже чем за 4 недели до начала исследования.
Оказалось, что больше плачут опытные психотерапевты старшего возраста, практикующие в психодинамическом подходе. Никакой гендерной специфики не выявлено: одинаково часто плачут во время сессий и мужчины и женщины психотерапевты, хотя женщины психотерапевты чаще плачут в обычной жизни.
Несоответствие между плачем во время терапии и обыденной жизни всплывало в исследовании неоднократно. Старшие психотерапевты реже, чем их молодые коллеги, плачут в повседневной жизни, однако чаще плачут со своими клиентами. Слезы в обычной жизни чаще ассоциируются с негативными эмоциями, но у психотерапевтов во время работы это состояние бывает связано с интенсивными положительными переживаниями.
Терапевты сообщали о том, что, когда они плакали во время терапии, то испытывали не только грусть, но и «чувство сопричастности», тепло, благодарность и радость.
Связь между личностными чертами терапевтов и склонностью плакать во время сессии оказалась слабо выраженной. Сами психотерапевты считали, что их плач либо никак не повлиял на процесс терапии (53,5%), либо изменил отношения с клиентом к лучшему (45,7%). Менее одного процента психотерапевтов посчитали, что они причинили вред клиенту.
В своей работе «Внутренний мир травмы» Д. Калшед приводит следующий пример из практики. Работая с кумулятивной травмой детства, от которой страдала его клиентка, обозначаемая автором в этой работе миссис Y, Калшед наблюдает обычную для таких клиентов неспособность вспомнить конкретное травматическое событие и неспособность к эмоциональному переживанию травматического опыта. Однажды, находясь в доме своей матери, клиентка Калшеда нашла несколько старых домашних кинопленок, которые были сняты, когда ей было 2 года.
Просматривая одну из пленок, миссис Y увидела себя, худой 2-х-летней девочкой ростом немного выше колен взрослого человека, с плачем перебегающую от одной пары ног к другой. Ее взгляд умолял о помощи; отвергнутая, она устремлялась с мольбой к другой паре ног, пока, к ней, обуреваемой горем, не подошла нянька и не увела прочь. На следующий день миссис Y рассказала об этом во время сессии в привычной ей бесстрастной манере, юмор скрывал ее грусть. Казалось, в глубине души она очень расстроена.
Так случайно открылся доступ к сильным чувствам клиентки и, чтобы не упустить этот шанс, Калшед предложил ей провести особенную сессию, которая была бы посвящена совместному просмотру этой пленки.
Как и ожидалось, эта новая ситуация была в некоторой степени неловкой как для пациентки, так и для меня. Однако после того, как мы немного пошутили и посмеялись над нашей взаимной неловкостью, она успокоилась и свободно рассказывала о людях, появлявшихся на экране по мере того, как события на экране постепенно приближались к эпизоду, о котором она говорила на предыдущей сессии. И вот мы вместе наблюдали за событиями отчаянной драмы, разыгравшейся около 55 лет назад и запечатленной на кинопленке. Мы просмотрели эту часть фильма еще раз и при повторном просмотре миссис Y. расплакалась. Я обнаружил, что и мои глаза полны слез, и эти слезы, как мне тогда показалось, остались незамеченными пациенткой. Самообладание довольно быстро вернулось к миссис Y., однако тут же она вновь разразилась слезами. Мы переживали вместе подлинное горе и сочувствие ее детскому я, пребывавшему в отчаянии; ее борьбу за восстановление самообладания, которая сопровождалась самоуничижительными репликами о «слабости» и «истерии», ее неловкими попытками убедить меня в том, что с ней все в прядке и все скоро пройдет.
На следующей сессии, вначале которой то и дело возникали паузы, наполненные неловким молчанием, мы приступили к обсуждению того, что произошло.
«Вы были человечны в прошлый раз, – сказала она, – до того как вы предложили просмотреть вместе этот фильм и я увидела ваши слезы, я старалась держать вас на порядочной дистанции. Моей первой реакцией была мысль: «Боже мой, я не хотела… так огорчить вас. Простите меня, это никогда больше не повториться!» – Будто волновать вас каким-либо образом является чем-то недопустимым и ужасным. Однако в глубине души это сильно тронуло меня и было приятно. Вы были таким человечным. Я не могла выбросить это из головы», – она продолжала: «Вновь и вновь я повторяла себе: „Ты растрогала его! ты растрогала его! Он не равнодушен и заботится о тебе!“. Это было очень волнующее переживание. Я никогда не забуду эту сессию! Это было похоже на начало чего-то нового. Все мои защиты были отброшены. Я проснулась поздно ночью и сделала запись об этом в своем дневнике».
Я всегда бываю очень взволнованна, когда в процессе чтения очередной работы по психотерапии обнаруживаю нечто неожиданное, нечто, о чем обычно не пишут и не говорят. Прямота и искренность рассказа Калшеда сначала застала меня врасплох, я была сбита с толку и озадачена, никогда ранее я не сталкивалась с плачущим терапевтом. Реакция клиентки на его слезы мне очень понятна. И все же реакция терапевта с трудом вкладывалась в мой опыт, а отношение к прочитанному никак не определялось. Мне нужно было что-то предпринять, чтобы как-то справится с новыми вопросами. Я начала проводить маленькие исследования среди своих коллег. Я показала фрагмент описания случая Калшеда нескольким знакомым терапевтам, изменив авторское обозначение «миссис Y.», чтобы уменьшить неизменное влияние авторитета на результаты оценки («миссис Y.» очевидно указывает, что терапевт «заморский», а к «заморскому» всегда больший почет и уважение), в общем, я постаралась подать все так, что терапевт этот где-то среди нас, один из нас, из нашего «отечества», а значит не пророк; также из поданного мной фрагмента было неочевидно, какого пола терапевт, который расплакался.
В моем маленьком исследовании приняло участие 22 терапевта в возрасте от 30 до 45 лет, практикующие от одного года до 18 лет, 17 из которых женщины. Преимущественное большинство терапевтов практикуют клиент-центрированный подход (10), чуть меньше – гештальт-терапию (6), остальные – психаналитическую (4) и когнитивно-поведенческую терапию (2).
В моем исследовании обнаружился интересный нюанс: мужчины терапевты практически не обращали внимания на слезы терапевта, а больше включались в обсуждение целесообразности проведения «особенной сессии». В отличие от высказываний терапевтов мужчин терапевты женщины, за исключением одной, сразу отмечали слезливую реакцию терапевта. Одни «оправдывали» (6 терапевтов) и «принимали» (6 терапевтов) плачущего терапевта, другие (4 терапевта), - нападали с жесткой критикой, говоря: «Терапевта на супервизию!»
Анализируя высказывания женщин терапевтов я соотнесла их с (приводится тезисно):
- Эго-идеалом, проявившимся у «оправдывающих» терапевток, т.е. с инстанцией, перед лицом которой они давали свои ответы и хотели выглядеть наилучшим образом;
- идеальным Эго, от лица которого терапевтки высказывали принятие плачущего терапевта, причина желания в данном случае – выглядеть принимающими терапевтами в глазах других людей;
- супер-Эго - жестокой высмеивающей и карающей инстанцией, определяющей плачущего терапевта греховным, порочным, дефектным и приговаривающей на супервизию.
Внутренняя свобода − качество, которое считается атрибутом эффективного терапевта в различных, иногда диаметрально противоположных по своим концептуальным представлениям школах и направлениях психотерапии. Для КЦП акцент на свободе и спонтанности, соответствии между чувствами, мыслями и действиями психотерапевта рассматривается как одно из необходимых и достаточных условий изменения клиента. Думать одно, говорить другое, чувствовать третье, а делать четвертое – вот что по-настоящему плохо для представителя КЦП. Напомню, что являлось ядром страданий миссис Y.– «какая-то часть ее самой была изолирована и не принимала участия в отношениях», речь идет о диссоциированном травматическом опыте. Не являясь примером цельности и единства, терапевт далек от сопровождающих эту цельность переживаний благополучия и гармонии. Поэтому не удивительно, что подавляющее большинство женщин терапевтов, высказывания которых указывали на оправдание или поддержку плачущего терапевта, принадлежали к клиент-центрированному лагерю психотерапевтов.
На сегодняшний мы с коллегами вплотную и серьезно занялись исследованием экспрессивных реакций терапевтов во время терапии, в частности склонности плакать во время терапевтических сессий. Я надеюсь, что наше исследование сможет какой-то мерой восполнить пробел в такой, как оказалось, мало популярной теме. Кроме этого, наиболее интересно исследовать, как клиенты относятся к подобным проявлениям терапевта.
Эффективная психотерапия ведет к тому, что пространство свободы, ограниченное поначалу рамками психотерапевтического сеанса, неизбежно расширяется для клиента. Подобные исследования, как я уже успела убедиться, расширяют пространство свободы, ограниченное рамками наших убеждений, в которых, как оказывается, нас даже никто не убеждал.