Любое отыгрывание в терапии — это сбой возможности говорить, ситуация, когда не получается напрямую озвучить свои чувства и мысли, нет пространства остановиться попереживать переживание, покрутить его во взаимодействии с другим человеком. А потому многие терапевты склонны конфронтировать отыгрывания. Предлагать клиентам не делать, а говорить. Не стравливать эмоциональные напряжения за пределы терапии или в действия на терапии, а попробовать остановиться и столкнуться с теми чувствами, которые побуждают к этим действиям.
И это в общем, очень понятно и логично, ведь цель терапии — это как раз сделать как можно больше переживаний и состояний «я» доступными для вынесения на границу контакта с другим человеком, а значит, как следствие этого — доступными для осмысления, проживания и, в конечном итоге, трансформации.
Правда, на практике получается не все так просто. Подобного рода логика конфронтации отыгрываний исходит из противопоставления «говорить или делать». Словно бы возможно только одно, либо-либо.
Т.е. ситуации, где возникает это противопоставление, тоже бывают.
Во-первых, это отыгрывания, которые сами по себе разрушительны. Например, прийти на сессию в пьяном виде. Или опоздать минут на 40. Понятно, что если подобного рода поведение будет регулярным, то терапия едва ли возможна. Есть и более хитрые способы разрушения, например, клиент может жаловаться в этические комиссии на своего терапевта (продолжая к нему ходить) или каким-то еще образом пытаться косвенно на него воздействовать через третьих лиц. Сюда же относится суицидальное поведение, причем это не обязательно прямая угроза суицида, это может быть целый спектр самых разнообразных самодеструктивных сценариев.
Все это действия, которые стоит остановить и нужно остановить. Некоторые из них — полностью исключают возможность терапии как таковой, некоторые — очень ее затрудняют и делают сложной и не особенно эффективной. Понятно, что терапевт не обладает волшебной возможностью сказать «stop it», но планомерная конфронтация подобного рода поведения — это естественный и понятный выбор. Границу, где заканчивается возможность терапии как таковой, каждый проводит индивидуально и по себе, но это, безусловно, чистая правда: терапевтические отношения могут вместить далеко не любое поведение. И если клиент сам не может с этим справиться и остановить себя, то это может исключить терапию, как таковую.
Во-вторых, стоит, на мой взгляд, останавливать отыгрывания, которые сбрасывают напряжения до такой степени, что говорить становится не о чем. Собственно, это и есть наиболее распространённый аргумент о том, почему возникает дилема говорить или делать. Если клиент с помощью действия достигает достаточной разрядки и умиротворения, то запал на обсуждение и проживание смыслов, побудивших к этому действию, может исчезнуть начисто. Зачем говорить, если и так состояние вполне нормальное? Если эмоциональная регуляция произошла через действие? Тут, понятно, возникает закономерный вопрос, если клиенту и так нормально, то зачем в это вмешиваться? Подвох тут в том, что пока переживание не выходит в зону отношений с другим, оно обречено до конца жизни оставаться неизменным. И если есть нечто, что раз от раза спрессовывается в действие и остается запакованным внутри него, то это значит, что есть некая часть самости, которая раз от раза утрамбовывается в привычные ритуалы, и от того — остается словно бы в пожизненной тюрьме.
И тогда терапевт вполне резонно может попросить клиента сменить сигнал. Рассказать о себе не делами, а словами. Пофантазировать о том, что же это такое происходит, и использовать напряжение остановленного действия, как искру зажигания для возможности начать говорить об этом.
Не работает это, на мой взгляд, в двух случаях.
Первый — это случай, когда напряжения переизбыток, оно затапливает. Когда внутри отыгрывания запакован травматический аффект. Его можно как джина в бутылку загнать в действие, но стоит ему вырваться — будет очень сложно. Это как открыть ящик Пандоры или атомный могильник. Обратно уже не запихнешь либо запихнешь с очень тяжелой борьбой и последствиями. Внутри бурлит так много, что попытка остановить действия приводит к переполнению возможностей психики, к наводнению бессознательного бурлящим аффектами. Хорошо, если контейнирующих мощностей терапии хватает, чтобы все это переварить, но так бывает далеко не всегда. Здесь может сыграть роль и неспособность клиента на текущий момент сталкиваться с подобным содержимым, и неспособность терапевта, и просто пока что недостаточная прочность и давность отношений, недостаточное знание друг друга. Некоторые вещи можно тронуть, только если терапевтический альянс уже прочный и скреплен доверием длительных отношений. А раньше — никак, просто приведет к разносу и разрушению.
Да, если говорить о глубокой и серьезной терапии, то рано или поздно это придется сделать. Но, на мой взгляд, далеко не каждый клиент к этому готов. А получить помощь с меньшим вторжением в собственное бессознательное, тот же клиент вполне может быть готов. Тут, мне кажется, все же стоит порой помнить, что психотерапия, как и дипломатия — это искусство возможного.
Ну и наконец, есть, на мой взгляд, еще один вариант. Чуть выше я предположила ситуацию, когда в отыгрывание запакован травматический аффект по типу сшибающей волны переживаний, по типу симпато-адреналовой реакции бей-беги. Но если травма еще более глубокая, то возникает реагирование «замри». В случае, если речь идет о достаточно массивной отношенческой травме, это тотальная реакция торможения, выключения, апатии, замирания жизни. Это клиенты, которым хронически не хватает витальности. Они жалуются на вечную вялость, апатию, дереализацию, на то, что вовсе не справляются со своими обязанностями либо справляются с огромным усилием, механистично-безжизненно. Это клиенты с витальностью, которая свернута внутрь себя словно улитка в раковине. И если такой клиент делает попытку к отыгрыванию, то остановить ее = остановить его единственный способ хоть как-то высунуться наружу. Это ситуация, когда действия — это не капсула изолирующая переживания, а единственно возможный способ передать посылку с сообщением о себе. Пусть пока косвенным образом, без слишком тесного контакта, но все-таки сказать о чем-то внутри. Это ситуация, когда психический мир клиента населен недовоплощенными призраками переживаний, обретающими плоть лишь ненадолго и лишь в момент делания. Говорить об этом не получается просто из-за того, что нет слов, чтобы это выразить. И лишь погрузившись в действие, лишь отыграв достаточно много рядом с кем-то, кто это понимает и принимает, и способен расшифровать, появляется шанс соединиться с этими состояниями себя. И здесь не просто не работает противопоставление говорения и делания, здесь возникает совершенно обратная ситуация: только в потоке свободного делания (разумеется, внутри терапевтических рамок) появляется шанс со временем начать и говорить про это.
Конечно, легко это разделить только в теории, на практике же, далеко не всегда ясно с какой именно сорт отыгрывания принес клиент. Более того, один и тот же клиент, некоторые состояния самости запаковывает в привычные действия, как в заточения, а некоторые — недовоплощенные — носит как послания и единственный способ сказать о себе. И далеко не всегда можно сходу разобраться где что. Некоторые вещи получается понять лишь после серии ошибок. И порой эти ошибки могут быть фатальными для терапии.
Но в одном я уверена совершенно точно: жесткие правила о конфронтации отыгрываний либо наоборот, хронически либеральное отношение к ним — очень ограничивают возможности терапевта, сужают поле, где он может быть полезен. И каждый раз надо смотреть на контекст, и принимать решения исходя из текущего момента. Не прикрываясь правилом, заслоняющим реального человека напротив. Хотя в таком случае, терапевт и становится более уязвим для контрпереноса и уже своих отыгрываний. И приходится рисковать.
