Терапевт К., молодая женщина 29 лет, обратилась за супервизией по поводу случая, который доставлял ей значительное беспокойство. Будучи талантливым начинающим терапевтом, К. оказалась в очень сложной ситуации со своей клиенткой Л. Л. обратилась за психологической помощью с жалобами на сложные отношения с близкими людьми, в которых она часто чувствует себя ненужной.
Чрезвычайно нуждающаяся в признании, Л. строила свои отношения таким образом, что окружающие отвергали ее. Осознание своих потребностей в принятии и признании пугало Л., в таких ситуациях она становилась холодной, отвергающей и зачастую раздражительной. После ответных отвергающих реакций окружающих, Л. погружалась в обиду, в которой пребывала долгое время. Для полноты описываемой картины важно добавить – Л. имела выраженный физический дефект лица, что, разумеется, часто находилось в фокусе ее переживаний. Супервизия имела место в начальном периоде психотерапии.
В ходе супервизии К. заявила о своей сложности, проявляющейся в испытываемом ею отвращении к Л. Разумеется, это было злой иронией судьбы – испытывать отвращение к клиенту, чрезвычайно чувствительному к отвержению и испытывающему дефицит признания в жизни. Кроме того, в процессе супервизии в фокусе осознавания терапевта спустя довольно короткое время оказалась ценность внешней привлекательности женщины, возведенная К. в ранг сверхценности. Жизненная модель К. предполагала, что «некрасивой женщине невыносимо жить». Разумеется, что никаких ресурсов для поддержки Л. в процессе терапии К. не видела. Терапевтический процесс уже некоторое время был совершенно блокирован удержанным вне зоны переживания отвращением. Не в силах справиться с возникшим интенсивным чувством, К. не могла также и разместить его в контакте с Л. В результате К. как бы «зависла» в тисках блокированного процесса переживания: проигнорировать возникшее отвращение было уже невозможно, а обойтись с ним в контакте с Л. экологичным для процесса терапии образом представлялось крайне трудным. К. подумывала об остановке терапии и предложении Л. передать ее другому терапевту «под каким-либо благовидным предлогом».
Поскольку единственным осознаваемым чувством К. являлось отвращение, то в процессе супервизии мы сосредоточились в переживании именно на нем. Я попросил К. рассказать мне об отвращении. Несмотря на то, что выполнение этой просьбы вызвало стыд у К., размещение отвращения в нашем контакте позволило ей прикоснуться к переживанию этого непростого чувства. Тем не менее, фигура отвращения, по-прежнему, заполняла собой все пространство возможных феноменов терапии. Я предложил К. представить, что Л. находится здесь и попробовать разместить блокирующее контакт чувство на границе контакта с образом клиента. Разумеется, мое предложение вызвало выраженный протест К., обосновывая который она ссылалась на представления о неэкологичности и неэтичности данного способа обращения с Л. Однако ввиду того, что отвращение было единственным важным феноменом контакта с Л. на данный момент терапии, К. согласилась на эксперимент. Первые попытки эксперимента по размещению отвращения в контакте с Л. были неудачными – голос К. дрожал, она опускала глаза, испытывала выраженный стыд.
Я сказал, что, как бы ни было трудно для К. признать свои чувства в контакте с Л., это является все же правдой их отношений на данном этапе. Кроме того, удержанные вне контакта чувства все равно имеют тенденции к проявлению, и, возможно, Л. их замечает. Более того, по моему глубокому этическому убеждению, К. имеет право на свои чувства, пусть даже они и выглядят отталкивающими и трудными для переживания. Этика ведь не является сортировкой феноменов на «хорошие» и «плохие», а выступает процессом принятия трудных и ответственных решений. К. снова повернулась в сторону «Л.» и сказала о своем отвращении. В глазах К. появились слезы. Я попросил ее не останавливать процесс переживания, а сопровождать его, внимательно наблюдая за тем, что будет происходить. В эту же минуту К. осознала появившиеся жалость, симпатию, нежность к Л. и желание позаботиться о ней. Впервые за время терапии теплота наполнила терапевтический контакт. К. оказалась впечатлена произошедшей динамикой переживания. На что я сказал, что экология процесса терапии регулируется не волей, а собственной природой переживания. Нужно лишь довериться процессу контактирования.
На следующей сессии К. и Л. смогли поговорить о своих чувствах, которые после прошедшей супервизии несколько трансформировались. Отвращение уже не было единственным феноменом, регулирующим терапевтический контакт. В отношениях терапевта и клиента появилась свобода, терапевтический тупик был разрешен, процесс переживания, выступающий целью терапии, был восстановлен. Эта сессия инициировала начало значительно прогресса в терапии, которая продолжается по сей день.
Описанный случай, полагаю, является яркой иллюстрацией того, что терапевт не может быть разделен на «человеческое» и «профессиональное» в нем, если такое расщепление, конечно, не носит теоретический искусственный характер. Именно личные особенности терапевта и клиента создают специфику терапевтической динамики. В описываемом случае возникшее в контакте отвращение было уникальным переживанием именно этого терапевтического контакта. Что было бы, если бы терапевт у Л. был другой, не со столь выраженной ценностью внешней привлекательности? Была ли бы терапия более продуктивной или, наоборот, менее эффективной? Является ли акцент на переживаемом К. феномене ее ограничением или, наоборот, ресурсом? Эти вопросы не имеют особого смысла – терапевтический процесс всегда уникален, и его уникальность определяется уникальностью терапевта и клиента. Терапия с другим терапевтом актуализировала бы, возможно, другие феномены. Но это не значит, что она была бы лучше или хуже. Важным является только уважение и доверие клиента и терапевта к своим self-особенностям.
***
Итак, любые попытки участников терапии игнорировать себя и блокировать свой процесс переживания не поддерживают процесс психотерапии, а скорее деформируют или даже разрушают его. Поэтому я бы рассматривал уважение и доверие терапевтом и клиентом своему переживанию в качестве важного фактора, определяющего эффективность психотерапии. Оставляя примат в методологии диалоговой модели психотерапии за процессом переживания, напомню, что он является комплексной функцией терапевтического контакта, а, следовательно, в равной степени принадлежит обоим участникам терапевтического процесса. При этом следует иметь в виду, что восстановление процесса переживания определяется в значительной степени свободой в выборе интенций переживания терапевтом и его чувствительностью в этом процессе.