В настоящий момент она одна воспитывает троих детей и пытается строить отношения с новым мужчиной, которые также оказываются не очень простыми и схожими со всеми предыдущими. Собственно говоря, именно актуальные осложнения этих отношений и явились той последней каплей, которая подвинула В. к обращению за психотерапией.
В течение некоторого достаточно продолжительного времени В. описывала мне в деталях существующие в ее отношениях сложности. В содержании рассказа было довольно много трагических эпизодов, могущих при иных обстоятельствах вызвать много сочувствия, жалости и, возможно даже, боли. Однако почти в течение всего рассказа В. я пребывал скорее в мыслях и фантазиях о своей собственной жизни, причем размышлял о незначимых событиях.
Периодически испытывая смутную вину, я пытался усилием воли вернуть себя в контакт с В., однако, мне удавалось это лишь на пару минут, после чего я вновь «эгоистично» погружался в переживания мелочей своей жизни. По всей видимости, выраженность тенденции проигнорировать В. была выше моих сил. Останавливаясь в этом процессе и возвращаясь в контакт с В., я ловил себя на явном безразличии к ее истории. Переживание было для меня непростым и даже временами мучительным. Сообщить же об этом В. мне представлялось жестоким и неэкологичным. Я прокручивал в голове возможные интервенции, которые могли бы оказаться полезными в такой ситуации. Спустя некоторое время, вернувшись в контакт с В., я поймал себя осознании эмоциональной смеси из уже существующего в течение какого-то времени безразличия и появившихся новых довольно выраженных жалости и раздражения. Кроме того, я отчетливо ощутил себя не очень-то уместным во всей актуальной ситуации терапии, которая определялась до сих пор ее рассказом. Я все же решил довериться возникшим в контакте феноменам и разместил их в контакте с В. В ответ она расплакалась, почувствовала себя ненужной, брошенной, а ко мне стала испытывать чувства, удивительно напоминающие ей переживания отношений в предыдущих браках. Ситуация, вроде бы напоминающая тупик, выхода из которого в настоящий момент не было.
Напряжение сохранялось некоторое время, после чего В. произнесла: «Почему меня так легко проигнорировать?!». Я ответил, что мне тяжело находиться в ситуации, которая содержательно предполагает необходимость во мне, в моей заботе, а по внутренним ощущениям – и моим, и самой В. – я оказываюсь совершенно не нужен. Подобное высказывание очень удивило В. в смысле рассогласования ее ожиданий от меня как человека, способного принести ей облегчение, и отсутствия ко мне каких-либо потребностей и нужд. Я попросил В. не ограничиваться осознанием подобного открытия, а попробовать разместить все составляющие этого тупика в контакте со мной. Другими словами, я предложил ей сказать мне обе фразы: «Я очень нуждаюсь в тебе!» и «Уходи, я справлюсь сама!». Пришло время удивляться мне – мы столкнулись со значительным сопротивлением этому эксперименту. Спустя некоторое время В. все же произнесла эти фразы, причем на первых же словах ее голос задрожал, и горло спазмировалось в судорогах. Внезапно я почувствовал острую мучительную боль в ответ, о чем и сказал В. Она посмотрела на меня влажными воспаленными глазами и призналась, что для нее одинаково невыносимо и признание нуждаемости в ком-то, и отвержение со стороны других. Я сказал, что сочувствую ей и что полагаю, что у нее есть, по всей видимости, веские основания для этого. В. стала говорить о том, что никому никогда по-настоящему не было до нее никакого дела. Невыносимая боль заполнила наш контакт, хотя, кажется, в этот момент он был способен вынести значительную интенсивность переживания. Я попросил В. рассказать о своей боли лично мне. Этот рассказ значительно отличался от того, который я слышал в первые минуты сессии – он был насквозь пропитан не просто словами, но переживанием этих слов.
При этом я совершенно отчетливо переживал В. каждой клеточкой своего сердца. В. в процессе разговора сообщила, что говорила сейчас так, как будто впервые в своей жизни получила право на свои переживания, на свои нужды, на свои чувства и свои фантазии. Я предложил В. оставаться в контакте, не стремясь сбежать из него (соблазн бегства из контакта со мной был очень выражен у В.) и быть в этот момент очень внимательным к тому, в чем она сейчас, прямо в этот момент сессии, нуждается. В. сказала, что уже много получила от этого последнего эпизода сессии и уже ни в чем не нуждается. Я же обратил ее внимание на то, не является ли это послание мне возвращением все к той же ситуации, в которой желать чего-либо оказывается невыносимым. В. со слезами на глазах подтвердила, что ей хочется сбежать отсюда. На мое предложение прислушаться сейчас к себе В. сказала, что испытывает сжигающий ее стыд от осознания себя нуждающейся в контакте с другим человеком.
Я поблагодарил В. за мужество, с которым она оставалась в контакте со мной, переживая такое значительное напряжение. При этом добавил, что она имеет право на свои желания. В. сказала, что очень благодарна мне за то, что впервые в жизни получила разрешение на свои желания, и за ощущение, что они важны еще кому-то в этом мире.
Токсический стыд трансформировался в эмоциональный коктейль из смущения, благодарности и смутно осознаваемых желаний. В этот момент сессия завершилась. На следующих встречах В. постепенно более или менее успешно продвигалась в осознании своих желаний, обнаруживая нужду в заботе, признании, в свободе предпринимать необдуманные действия и т.д. В фокусе внимания терапии находился процесс формирования у В. способности ясно формулировать свои желания в контакте с другими людьми.