И., мужчина 37 лет, обратился за психотерапией по поводу беспокоящих его отношений на работе. По его словам, у него складывались довольно сложно отношения с подчиненными. Будучи довольно требовательным и порой суровым руководителем, он хотел создать устойчивую и слаженно работающую команду, что на момент обращения оказывалось для И. достаточно трудным.
До обращения ко мне, по словам И., он в течение 3 лет проходил терапию у другого терапевта, в фокусе этого процесса находились особенности построения им отношений в своей семье, способности выражения им своих собственных чувств, особенно теплых. И. уже довольно много понимал о своих личных особенностях в организации контакта и предполагал, что терапия будет развиваться схожим с предыдущим опытом образом. Однако начало терапии оказалось довольно острым – И. вскоре начал испытывать выраженную тревогу перед каждой встречей, а во время сессии сталкивался со значительным стыдом.
При этом, по словам И., с предыдущим терапевтом такого сильного напряжения он никогда не испытывал. Ему казалось, что я его тайно осуждаю и расспрашиваю об особенностях его отношений с подчиненными с тем, чтобы найти недостатки в его поведении. Между тем, я испытывал симпатию к И. и даже нежность в некоторые моменты нашей терапии, несмотря на то, что вел себя И. практически все время довольно отстраненно. С течением времени реакции И. стали меня тревожить, мне казалось, что процесс терапии не движется вовсе.
Я пытался найти недостатки в своей работе и критиковал себя. «Вирус» стыда и неполноценности заставлял переживать терапию с И. как неудачу.
В процессе своего переживания этих чувств чрезвычайно важным для меня оказалось осознание того, что в работе с И. я не имею права на ошибку и неудачу. На следующей сессии я поделился с И. своими переживаниями.
Реакция И. была мгновенной – он с волнением в голосе стал рассказывать, что он никогда в своей жизни не имел права на ошибку.
Более того, в контакте со мной он особенно остро столкнулся с этим ощущением и фантазирует о том, что мою любовь и заботу нужно заслужить некоторым достижением совершенства (необходимо отметить, что слова «любовь» и «забота» были произнесены И. впервые за время терапии).
Я попросил И. прислушаться к своему переживанию в этот момент и спросил, в чем он в эту минуту нуждается. И. сказал, что нуждается в разрешении быть собой, со всеми своими недостатками, причем в контакте со мной он нуждается в этом разрешении особенно остро. Слова И. тронули меня до глубины души, я почувствовал некоторую смесь уважения, благодарности и сочувствия к И., которые и разместил в нашем контакте.
Я сказал, что ему не нужно пытаться заслужить мое принятие, которое и без того живет в нашем контакте, я убежден, что он имеет право на ошибку, и мое отношение к нему никак не зависит от степени его совершенства. И. выглядел чрезвычайно удивленным, но в то же время растроганным.
Описанная сессия, кажется, инициировала значительный прогресс и в терапии, и в жизни И. Он стал более терпимым к своим подчиненным, предоставляя им право на несовершенство, его поведение в отношении родных и близких также стало более гибким и теплым. В жизни И. появилось место для принятия и заботы. Терапия с И. продолжается, в фокусе ее внимания оказываются способы получения признания внутри отношений, которые строятся не функциональным образом (как прежде), а на фоне возможности присутствия своим процессом переживания в них.
Оглядываясь назад на начальный период терапии, я задаю себе вопрос: «Каким образом тема принятия и права на несовершенство появилась в терапии? Каков здесь вклад клиента? А в чем вклад мой, человека, принятие и признание которого нужно заслужить?»
Я глубоко убежден лишь в одном – описанная терапевтическая динамика оказалась возможной благодаря участию И. и моему в нашем контакте. Динамика терапии в другом контексте была бы совершенно другой.