Оля быстро хлопотала на кухне у плиты. Ее движения были четкие и до миллиметра выверенные. Опытная хозяйка, жена и мать с тридцатилетним опытом семейной жизни сегодня готовилась отпраздновать свой пятидесятилетний юбилей. Она ждала в гости своего старшего сына Женю с его гражданской женой Леной и младшего - Егора с его девушкой Мариной. Она знала, что сегодня как и каждый год на протяжении всей ее жизни с мужем и отцом ее детей Александром, он принесет ей какой–нибудь подарок, часть которого будет предназначена ему: что то вроде путешествия в Камбоджу или Вьетнам на двоих или полет на воздушном шаре вместе с ним, или поход на какой-нибудь спектакль или концерт зарубежной звезды, на который билеты можно купить только по знакомству, переплатив в два раза. Саша любил Олю и любил проводить с ней время вдвоем, поэтому все его подарки жене он в каком-то смысле дарил себе. Он дарил себе время с Олей, женщиной, которая стала для него всем в его жизни, которая родила ему двух замечательных сыновей.
Женя в свои тридцать лет был уже талантливым архитектором и его работы занимали призовые места в Киеве и на международных дизайнерских конкурсах. Ему во всем помогала Лена. Их союз можно было бы назвать таким же счастливым, если бы не бесплодие Лены. Много усилий было приложено самой Олей, чтобы помочь молодым в борьбе с бесплодием. Оля всю свою жизнь проработала акушером-гинекологом в крупной киевской клинике и имела много связей и знаний, чтобы помочь сыну стать отцом, но за восемь лет совместных стараний Лена так и не забеременела. Оля надеялась лишь на то что искусственное оплодотворение решит эту проблему молодых.
Егору было двадцать четыре и он пару лет назад закончил Киевский политех и начал работу над диссертацией, учась в аспирантуре. Он уже два года встречался с Мариной и они планировали вскоре снять квартиру и жить вместе.
Саша имел свой крупный бизнес, волне стабильный и казалось бы не о чем было волноваться Оле, но что–то ее тревожило, неприятно ныло сердце. Но она продолжала резать овощи для салатов и готовить традиционную фаршированную щуку, которую так любили ее сыновья. Каждый год Оля в день своего рождения собирала вокруг себя своих самых близких людей – свою семью. Но в этом году семья была неполной. С ними не будет уже Луи и Майкла.
Три недели назад из жизни ушел Луи – старый пудель. Который прожил в семье восемнадцать лет и умер от старости. Оля была готова к его уходу, но от этой готовности боль потери не становилась слабее.
Луи было два месяца, когда Оля принесла его домой. Он был свидетелем многих событий ее жизни и стал ей родным существом. Луи часто спал в ее ногах прямо на постели. Но последние несколько лет он не мог запрыгнуть на невысокую кровать, он плохо ходил и уже не просился на выгул а тихо лежал в памперсах в углу прихожей, тоскливо прощаясь глазами с теми кого любил. Оля плакала последние дни его ухода из жизни, много разговаривала с Луи, вспоминая, вспоминая самые прекрасные моменты его собачьей жизни. Майкл – огромный лохматый кавказец, который был младше Луи на десять лет сидел рядом с ним и слушал Олины грустные речи, глядел ей в глаза и скупая собачья слеза стояла в уголке его умного глаза, боясь сорваться на пол. Последние дни Майкл вел себя тихо и почти не отходил от Луи, пока три недели назад дыхание старого пуделя не остановилось.
Когда тело Луи похоронили на собачьем кладбище, Майкл занял его место на коврике в углу прихожей и больше уже не встал. Он отказался от еды и воды и всегда жизнерадостный добряк - кавказец в течение десяти дней после смерти Луи ушел в след за старым другом.
Оля никогда не забудет его огромные глаза с застывшими слезами в уголках. Он не смог ничего объяснить ей словами, он просто отказался жить без Луи. Ушел и Майкл десять дней назад.
На сердце Оли было тоскливо, но она держала себя в руках – нужно было продолжать жить и радоваться тому, что есть. А в ее жизни много было того, чего лишены другие. И по-честному можно было сказать, что Оля была из тех женщин, кого по праву можно было называть счастливой. Но что-то сдавливало ее сердце. Необъяснимая тревога, сплетенная с тоской и грустью не давали ей покоя. Она искусственно пыталась отмахнуться от неясного беспокойства в груди и занять себя приготовлениями к семейному застолью. Оставалось пару часов до начала праздничного семейного ужина. В дверь позвонили. Оля быстрыми шагами оказалась в прихожей. Взгляд скользнул по опустевшему собачьему коврику в углу, который не было сил убрать и сердце кольнуло коварной иголочкой. Руки автоматически открыли входную дверь. На пороге стоял муж с загадочной улыбкой на лице. Переступив порог он нежно обнял Олю и ловким движением вложил в карман кухонного фартука какие-то бумаги.
- Поздравляю тебя любимая моя, - целуя ее в обе щеки произнес Саша.
- Что это?, - Оля развернула бумаги и сделала вид, что удивилась. Она давно перестала удивляться Сашиным подаркам, а сегодня ее почти ничего не радовало – тень утраты двух близких существ отравляла ее душу и колола в сердце болезненными иглами тоски.
- Тебе нужно отвлечься, дорогая. В этот раз летим на Гоа. Самолет через неделю, так что собирай наши чемоданы, - Саша самодовольно улыбался, не выпуская жену из объятий.
- Спасибо, Сашенька любимый, - спокойно сказала Оля и вернулась к разделочной доске и кипящим кастрюлям на плите.
Саша не стал задавать ей лишних вопросов. Понимал, что именно омрачает Олино настроение, что терзает ее душу.
-Давай-ка я помогу тебе на кухне, только переоденусь и руки помою. Доставай, дорогая моя, еще один нож и доску.
Вскоре в доме стало живее – пришли Егор с Маринкой а за ними и Женя с Леной. Женя принес матери букет из пятидесяти алых роз. Оля крепко обняла сына и с улыбкой вынул из букета одну розу и положила ее на коврик в углу прихожей.
- Пусть будет сорок девять.
Женя улыбался, был говорлив, пытаясь отвлечь мать от грустных мыслей о Луи и Майкле. За столом сыновья выпили несколько тостов за маму и наперебой начали хвастаться своими успехами. Оля повеселела и сквозь печаль в глазах засияли лучики радости и гордости за сыновей. Марина и Лена с восхищением смотрели на своих парней и от этого Олина душа оттаивала и звук тревоги становился в сердце все глуше и слабее.
Вечер прошел незаметно быстро. Около десяти вечера сыновья и их избранницы засобирались по домам и родители вскоре остались в квартире одни.
В сердце Оли вскоре вновь вонзилась коварная игла и она вздрогнула. Саша заметил что с женой что-то происходит.
- Давай-ка я уложу тебя спать, хорошая моя. Натрудилась сегодня, набегалась по кухне. Идем в постель. Я посуду сам помою и все со стола уберу. Не переживай.
Оля, как послушная девочка, пошла в спальню. Она прилегла на кровать но так и не смогла до раннего утра сомкнуть глаз. Все та же необъяснимая тревога сжимала ей грудь. Мешая дышать. Мысли роились и путались и были ни о чем, но тяжесть на сердце не покидала ее. Саша, перемыв всю посуду, лег в кабинете, чтобы не мешать жене.
Светало. Усталость взяла свое и Оля сомкнула глаза.
Проснувшись после двух дня с болью в голове, Оля пошла на кухню сварить крепкий кофе. Саши не было уже дома – он работал даже по выходным.
Холодной волной озноба обдало ее тело, когда она увидела, что лепестки всех сорока девяти роз опали на стол и в вазе теперь красовались голые стебли с иголками, верхушки которых кое где горько украшали одинокие лепестки, удержавшиеся за ночь и не успевшие опасть.
Оля заплакала: «Что же это? Почему? Еще вчера они были такими свежими? Розы зимой так недолговечны…». Рывком бросилась в прихожую. На опустевшем собачьем коврике по-прежнему лежала свежая, словно сорванная с грядки только что, алая роза.
- Как же ты уцелела без воды?, - прошептала Оля и бережно подняла розу с подстилки. – Что же тебе помогло не увянуть? Луи…, Майкл…, - позвала в пустоту… Но в квартире никто не откликнулся на ее зов заливистым лаем как обычно… Оля , как в тумане, открыла шкаф с остатками собачьего сухого корма, который был вкуснейшим лакомством для Луи и Майкла. Но на звук шелеста пакета с кормом никто не прибежал и не сбил ее с ног, виляя хвостами, как обычно. Оля вздохнула и поставила пакет на место. Опавшие лепестки сорока девяти алых роз бережно по одному собрала и положила на дно пустой трехлитровой стеклянной банки. Одну уцелевшую поставила в вазу с прохладной водой.
Раздался телефонный звонок.
- Алло, Ольга Николаевна, это Лена, срочно приезжайте к нам, Жени больше нет!
- Как… - Оля не узнала свой голос. Он прозвучал глухо. Словно ее за горло схватили кольцом чьи-то стальные холодные пальцы.
- Он повесился дома! Я только что с рынка пришла! Не успела! – Лена кричала в телефонную трубку.
Оля, теряя силу в ногах, медленно опускаясь на пол, почувствовала, как сейчас уже не одна, а тысяча маленьких коварных иголочек вонзились в ее сердце и перекрыли дыхание. Она замерла сидя на полу, отключившись на несколько секунд, а может минут… Лена что-то кричала в трубку срывающимся голосом, но Оля уже не слышала ничего.
Собрав все свое мужество и волю, она вызвала такси домой к сыну. Не поверила в слова невестки. «Этого не могло случиться. Наверное, Лена что-то напутала. Этого не может быть.», - мысли роились как пчелы в переполненном улье, а внутри было пусто – чувств не было никаких, только сердце пронзенное множеством коварных иголочек ныло, стонало, билось, задыхалось.
Оля сделала усилие над собой и поднялась с пола, держась правой рукой за стену. Левая впилась пальцами в грудь, под которой колотилось ее бедное сердце. «Женя, Женечка… я прикладывала тебя именно к левой груди, из правой ты не котел сосать материнское молоко. Наверное тебя успокаивал ритм моего сердца… Женечка… я еду к тебе.. Сейчас все прояснится.. Лена что-то напутала.. Вчера ты так хорошо выглядел, улыбался, шутил, хвастался успехами. Все же хорошо, Женечка, ведь правда? Ты выйдешь, как всегда, встретить меня и обнимешь крепко, мой дорогой сыночек..».
Оля медленно спустилась по ступенькам с третьего этажа на первый, все так же держась левой рукой за грудь, открыла дверь автомобиля-такси и словно упала на заднее сидение.
- Улица Спасская, 11.
Ей показалось, что прошла одна минута, как автомобиль подъехал к подъезду дома, где снимали двухкомнатную квартиру Женя с Леной. Возле парадного толпились какие-то люди, стояли, припаркованные во дворе машины скорой помощи и милицейская. Оля в один момент оказалась на пороге квартиры сына толкнула рукой дверь и вбежала в квартиру. Там было полно незнакомых людей, которые рыскали по квартире. В углу комнаты стояла Лена с распухшим от слез лицом и остановленным взглядом смотрела вправо вверх . Оля отследив направление ее взгляда подняла глаза к люстре.
- Женя!, - беззвучно закричала ее душа, - Женя! Женя! Сынок!
Словно в замедленной съемке, в каком-то ужасном триллере двое мужчин в милицейской форме вынимали голову ее сына из петли прикрепленной к домашнему турнику. Она хотела сделать шаг протянула руки к нему навстречу и провалилась в темноту.
Оля открыла глаза от резкого запаха нашатыря, который на кусочке ваты под нос ей совала Лена.
- Женя, - еле слышно прошептала, хотя все ее существо хотело кричать и разорвать голосом эту зловещую тишину в которой слышались щелчки фотокамеры и редкие отдельные обрывки фраз чужих голосов и шагов.
Оля привстала с дивана, на который ее, видимо, перенесли эти люди, которые сновали по квартире сына, вероятно обыскивая ее. Озираясь в растерянности вокруг, она увидела на полу чье-то тело, накрытое белой простыней.
- Женя! Женя! Женечка! Сыночек мой!, - вырвались сдавленные рыдания из ее груди и она попыталась приблизиться к белой простыне на полу, но человек в форме остановил ее:
- Вы его мать?
Оля, не отрывая глаз от тела под простыней, кивнула в ответ. Первые слезы покатились двумя ручьями из ее глаз. Из горла вырвался надрывный стон: «Что же ты наделал, сынок?!»
- Нам нужно вас допросить. Пройдемте на кухню.
Оля повиновалась. Автоматически отвечала на вопросы, не осознавая до конца произошедшее. По лицу тянулись две бесконечные дорожки материнских слез. На кухне она заметила два стоящие рядом чемодана. Оба принадлежали сыну. Отвечая на вопросы следователя, Оля параллельно думала: «Он собирался уехать ? Или уйти от Лены? Почему он ничего вчера не сказал мне?»
Лишь через несколько дней Оля поняла что его больше никогда не будет в ее жизни, что потеря невозвратная и что эту боль утраты ей никогда не пережить. Она не помнила, как Женю похоронили, ее память вытеснила всю ту боль, которую она не могла держать в своей памяти. Она не помнила ничего, не помнила Жениного лица, его тела, лежащего в гробу, похоронную процессию, поминки, ничего не помнила. Но в ее сердце появилась огромная черная дыра, которая болела нестерпимой болью. Оля никогда не думала, что пустота может болеть. Наверное, это как фантомная боль: потерянной части тела уже нет, а мучительная боль есть. Оля видела, как вокруг нее хлопотали муж и младший сын, но она оставалась безучастной к их стараниям ее как-то поддержать. Мир Оли сузился до одной точки, имя которой душевная боль. Она понимала, что Жени больше нет. И никогда уже не будет.
Она медленно пошла на кухню и протянула руки к стеклянной банке с лепестками увядших роз. Закупорив банку капроновой крышкой, Оля обняла ее руками и прижала к груди. Обнимая все, что осталось от сына – вот эти лепестки роз в стеклянной банке – она вновь легла в постель. Прижала к груди банку и, глядя в одну точку на потолке, затаила дыхание. Слезы, не переставая, лились самопроизвольно из ее покрасневших глаз. Она еще сильнее прижала банку к груди, когда Егор попытался отнять ее у нее. Теперь она не расставалась с этой банкой. Теперь эта банка -это был он – ее сыночек. Она не слышала голосов сына и мужа. Мир умер для нее.
Прошли сорок дней со смерти Жени, которая так и осталась для всех его родных загадкой. Оля по-прежнему не расставалась с банкой, в которой съежились лепестки роз, подаренных перед смертью сыном.
Лена вскоре покинула съемную квартиру и уехала к своей маме в Боярку. Перед отъездом она призналась Оле, что чемоданы, стоявшие на кухне, это была ее попытка бросить Женю. После Дня рождения Оли они сильно поссорилсь и Лена решила уйти. Лена рассказала, что на кажущуюся прочность их отношений они часто ссорились, но Женя запрещал Лене об этом рассказывать его родителям. Временами они чувствовали себя счастливыми, как и многие супружеские пары, но если ссорились, то их конфликты были достаточно разрушительными для обоих и каждый раз они балансировали на грани разрыва расставания, но так и не решались на это, поскольку причины их ссор были настолько незначительны, что после примирения они не понимали как можно было развить такой конфликт из простого мелкого разногласия или непонимания друг друга. Лене казалось все время, что женя ее во всем упрекает, на его упреки она реагировала резко, защищая себя от чувства вины, которое, при каждом упреке съедало ее душу, она ранила Женю обидными словами и пыталась дистанцироваться. Женя воспринимал это как отвержение и игнорирование и маховик ссоры, таким образом, раскручивался, набирая силу. Они не могли по двое-трое суток выйти из этого пограничного состояния, в котором они изматывали друг друга до полного истощения, после чего наступала фаза любви, в которой они понимали, что жить друг без друга не могут.
Оля, узнав подробности семейной жизни сына, начинала понимать, что не все так гладко было в его жизни, как ей казалось, и в своей душе она начала винить Лену в его смерти. Но оставалось загадкой одно: почему он скрывал это от нее - от своей матери? В сердце стало закрадываться сомнение в том, что как мать Оля была достаточно хорошей. «От хороших матерей такие вещи не скрывают, с хорошими матерями сыновья разговаривают и в трудные минуты приходят к ним», - корила себя мысленно Оля, при этом крепче прижимая банку с лепестками роз к животу. Она стала задавать себе вопрос, насколько она смогла быть близкой к сыну, тем более что Женя был ее ребенком от первого брака, такого скоротечного и фатального. Чувство вины в сердце матери набирало обороты. Она вспомнила тот год, когда она ушла еще беременная Женей на восьмом месяце к Саше от первого своего мужа. Влюбилась. Не смогла остаться с отцом ребенка. Хотя он и был неплохим парнем, но как-то так получилось, что незапланированная беременность соединила их судьбы без любви. Встреча с Сашей все перевернула и Оля сделала свой выбор, уже будучи на восьмом месяце беременности. Саша принял ребенка как своего и старался его воспитывать наравне с Егором, распределяя любовь поровну между мальчиками, разница в возрасте между которыми была шесть лет. Женя так и не узнал что отец его – не Саша. Но Оле порой казалось, что Саша не очень хорошо справляется с распределением внимания между сыновьями. Но она молчала. И так была благодарна что принял ее с чужим ребенком.
Ее мысли прервал муж:
- Оленька, вставай, оставь ты эту банку, давай убирать в квартире, смотри слой пыли какой большой, - Саша пытался отвлечь жену посредством какой-нибудь работы по дому. В этом он был настойчив. И одну комнату им удалось убрать уже. Это была очень детальная тщательная уборка с очисткой всех шкафов и ящиков от лишнего мусора. Оля не всегда была послушной, но в этот раз подчинилась. Оставила на кровати свою банку, с которой и спала и ходила по квартире весь день, таская ее везде за собой. На этот раз убрать решили детскую или ту комнату, которая когда-то служила детской.
Оля медленно перебирала в ящиках хлам, периодически ее глаза увлажнялись, когда она натыкалась на что-либо напоминающее ей о сыне, а порой слезы опять струились из ее глаз без единого всхлипа, падая на пол, на руки, на ее колени…
В одном из ящиков мебельного гарнитура, который всегда принадлежал Жене – здесь всегда лежали только его вещи - она наткнулась на белый вчетверо сложенный лист бумаги. Волнение охватило ее внезапной холодной волной. Дрожащими пальцами она раскрыла лист бумаги и сразу узнала Женин размашистый почерк.
«Здравствуй мама, мамочка моя любимая… Это мое последнее письмо в моей короткой жизни… Я ухожу, чтобы больше никогда не вернуться. Я прошу тебя выдержи это, не сломайся, так же, как сломался я… Я не виню никого в своей смерти.. я просто не хочу жить в этом мире, где нет и никогда не было любви… Я даже не знаю любила ли ты меня, но я тебя люблю… Хотя теперь ты не поверишь мне… Потому что как может любящий сын бросить свою мать и вот так уйти… Но я тебя всегда любил и буду любить даже там на небе… я всегда с тобой. Моя дорогая мамочка… Ты единственная такая близкая и такая далекая… я всегда боролся с Егором за твою любовь. Ты – это все, что у меня оставалось в этом мире… За папу я и сражаться не мог – он всегда любил брата больше, чем меня… я чувствовал это…Но ты – нет… Ты была моей мамой. Именно поэтому я не хотел тебя расстраивать и не хотел тебе говорить о том как мы жили с Ленкой.. Все было очень непросто… Но ты не вини ее. Я во многом был с ней неправ. Я даже не знаю как это объяснить тебе, но я словно всю мою жизнь был в плену одного и того же чувства, что я в этом мире лишний, ненужный, изгой.. Часто мне казалось, что Ленка меня отвергает и не любит и я очень страдал. И боль моя была гигантских размеров. Справиться с ней было невыносимо, но я подозреваю, что мне это по большей части лишь казалось. Ленка любила меня. Это я ее мучил своими подозрениями в нелюбви и обвинениями что она недостаточно хорошо заботится обо мне, недостаточно внимательна ко мне… Знаешь, мамочка, я всю жизнь живу в каком-то недостатке любви… Мне ее всегда мало… И я отчаялся поверить в то что она существует такая необъятная и искренняя, такая бескорыстная и безусловная, на которую способен я сам… Но у меня уже нет веры что кто-то в этой жизни полюбит меня такой, именно такой любовью… Я бы хотел чтобы кто-то полюбил меня так как…только не смейся, мамочка, как любил Майкл Луи… Вот это и есть истинная близость и любовь… Но на нее кажется способны только собаки.. Среди людей я никогда не встречу ее, вот такую преданность безусловность и искренность… Прости меня дорогая моя мамочка… Прости, что пишу тебе это, Может лучше, чтобы ты вообще не нашла никогда это письмо, но я знаю, что ты найдешь его… именно в моем ящике я оставлю его – не хочу, чтобы чужие глаза смотрели в мою мертвую душу… только ты дорогая моя мамочка… Знай, что я тебя люблю искренне, безусловно и преданно, но жить здесь я больше не могу…Моя душа умерла давно, наверное еще в первые дни моей жизни… Прости меня… Помни обо мне все самое лучшее… и прощай… Твой сын Женя…»
Оля выронила письмо из рук и застыла сидя на полу в неудобной позе. Саша вошел в комнату и сразу все понял.. Случилось непоправимое.. Оли больше нет и никогда не будет.
(с) Юлия Латуненко
