О любви и о холере

Любовь. Мне хочется понять. И это не оксюморон, ее можно срационализировать. Заявляю я отнюдь не цинично-разочарованно, а с терапевтической надеждой. Любовь - не только романтическое понятие, а и психологическое явление, которое было бы отклонением, ежели не столь огромное количество зараженных в населении, превращающее его в норму.

"Любовь во время холеры" является стади-кейсом подобного состояния, но исчерпывающих ответов на вопрос является ли любовь психическим расстройством или наивысшим проявлением человеческих чувств не дает.

Существует расхожее мнение, что любовь - некая "страшная сила", которой невозможно противостоять. Мифическое восприятие любви приписывает ей священные и неприкосновенные качества, так что стремление избавлять от любви оказывается фактически табу. Убить любовь это почти то же самое, как наплевать в храме, рассказывают нам книжки-фильмы-история-поэмы. Героизмом считается бороться за любовь, даже несмотря на протесты объекта любви и разума. Разделенная любовь это тоже хорошо, но на ней, как правило, обрывается поэтическая фантазия, и наступает реалистический жанр, и хорошо еще если не сатирический. Разделенная любовь, а, точнее, зрелые отношения с объектом, гораздо меньше тревожит умы. Может быть потому, что в ней нет ничего ненормального?

Или может быть потому, что под одним словом "любовь" скрываются качественно разные понятия, состояния души, и, не побоюсь громких слов, разные формы психопатологии? Феноменология одна (кто-то стремиться быть с другим) но оперативные программы существенно разные.

Вопрос, почему такие существенно разные и богатые проявления отношений с объектом во всех знакомых мне языках имеют один и тот же ярлык занимает меня издавна, и иногда мне кажется, что дело именно в том ореоле святости и магии, который витает над общечеловеческим "стремлением быть с другим", и вовсе не важно как и почему, главное стремиться. Настолько сильный ореол, словно он призван защищать от угрозы, что однажды люди передумают, не захотят быть с другими, и человечество исчезнет как вид. Но не об этом речь.

Когда подрстки описывают любовь и ее проявления, я не знаю как реагировать, потому что это больше чего либо другого похоже на патологию. Различие заключено лишь только в контексте. Как романтической натуре мне все понятно, как психотерапеву мне понятно совсем другое, а еще чаще - не понятно ничего. То, что вызывает трепетные эмоции на экране или на книжных страницах, в кабинете вызывает желание жестко интерпетировать и избавлять. Ни разу еще не приходилось мне слышать историю любви, которая не была бы сопряжена со страданием. Уже один этот факт должен был бы наградить сие явление классификацией в справочнике психических расстройств.

Но я говорю не о любви "вообще", а о том типе любви, который почему-то романтизируется. Если подумать (и немного обобщить), то наиболее возвышенные качества приписываются любви с препятствиями, нераздeленной любви, или той, которой по тем или иным причинам не суждено реализоваться. "Любовь зла, полюбишь и козла" - мне хотелось бы выступить против этой народной мудрости, зачем-то призванной лишать человеческое существо контроля над своими чувствами и поведением.

Уровень зла любви заключается в разном уровне и качестве симптоматики. Существует следующая классификацией симптомов: эго-синтонный симптом и эго-дистонный.

Эго-синтонным симптомом является отклонение не осознаваемое таковым. Маниакальный приступ часто не осознается пациентом как проявление психического недуга, поскольку он "восхитительно себя чувствует" и может горы свернуть. Биполярный пациент в маниакальной стадии олицетворяет свою личность с эйфорией и не понимает, что с ним что-то не так. Больная анорексией под страхом смертной казни не захочет поправляться. Обссесирующий пациент уверен, что он не выключил газовую плиту. Точно так же эго-синтонными являются некоторые личностные расстройства. Мазохист глубоко убежден, что ему положено быть жертвой. Истеричка обвиняет друзей в недостаточном проявлении внимании к ней. Манипуляции пограничника на короткой дистанции служат ему на руку, и поэтому ему и в голову не придет, что на самом-то деле они разрушают его отношения с близкими. От эго-синтонного симптома нет мотивации отделаться, поэтому весьма сложно создать союз с пациентом, чей симптом ошибочно воспринимается им как непреложная объективная реальность самого себя или окружающих. Заядлым курильщикам это знакомо, как и антисоциалам.

Эго-дистонный симптом обладает гораздо лучшим прогнозом. Это нечто, что мешает жить, ибо причиняет страдания или не состыковывается с восприятием собственного "Я". Эго-дистонный симптом узнается при опредлении его пациентом как: "мне что-то во мне мешает" (ключевые слова "во мне" и "мешает"). Депрессия яркий тому пример. Человеку хреново, и он желает избавиться от довлеющей тоски и печали. Тревожные расстройства и паника эго-дистонны, потому что тревога и страх кажутся эмоциями лишними и мешающими, попавшими в человека как-бы извне, вопреки его воле, они не часть его самого, не часть его эго и в этом смысле отдалены от него.

Острая застенчивость, чувство некомпетентности и заниженная самооценка, как правило, являются эго-дистонным проявлениями нарциссизма. Тогда как эго-синтонный нарциссизм выявляет грандиозность, веру в собственное всемогущество и петушиную самооценку.

Когда человек осознает, что причина беспрерывного мытья полов находиться в некой проблеме в нем самом, а не в состоянии пола, его симптом меняет качество от эго-синтонного в эго-дистонный. От этого он не проходит прямо сразу, но зато обретает противника в лице личности. Теперь с ним можно и побороться. Когда симптом становится дистонным, это значит, что человек обрел новую перспективу и сумел посмотреть на себя со стороны. Он и его болезнь теперь не одно и то же. Задача психотерапевта, если перед ним эго-синтонный симптом, помочь пациенту понять, что непорядок заключается не в мире, а в пациенте, или же дистанцировать симптом от себя самого, отдалить его, чтобы симптом стал мишенью для атаки.

Первый период любви протекает чаще всего в эго-синтонной форме. Человек влюблен, и ему хорошо. Настолько хорошо, что он не видит изъянов в собственном восприятии себя или объекта. Человек на этой стадии некорректно оценивает реальность и часто глубоко заблуждается в своих суждениях, выводах и, следовательно, не компетентен в принятии решений. Сколько раз дводилось каждому из нас слышать о том, как под окнами пелись серенады, как дарились миллионы алых роз и совершались угрожающие жизни поступки, тогда как объект любви захлопывал ставни, отправлял розы по обратному адресу и крутил пальцем и виска, прознав о неудачно перерезанных венах. В таких случаях мы склонны идентефицироваться с влюбленным и винить объект в холодной бесчувсвенности, тогда как на самом деле следовало бы отдать наши симпатии объекту, который стал жертвой навязчивого эго-синтонного симптома, в чем-то похожего на обссессивный, но и имеющий ко-морбидность с гипо-маниакальным состоянием. Только попробуйте объяснить это влюбленному. Обречено на такой же провал, как и попытка объяснить перфекционисту, что балл девяностo восемь из ста не является колоссальным провалом, угрожающим цельности его самости. Если судить логически, то попытки добиться взаимности должны были бы прекратиться максимум на третьем отказе. Но нет, они не прекращаются, потому что стремление к объекту оказывается гораздо сильнее взволновавшейся самооценки. Кстати, это одна из причин по которой нарциссы менее подвержены любовному расстройству, нежели иные индивидумы - у них стремление сохранить самооценку преобладает над стремлением к объекту. Человeку ошибочно кажется, что произойдет нечто невероятно положительное как только он получит доступ к объекту и сольется с ним. Практика и общечеловечский опыт показыват, что нет, в подобных случаях любовного растройства ничего из ряда вон положительного не произойдет, в лучшем случае - эйфория продлиться еще какое-то время. Таким же образом, очередное мытье пола не избавит обсессивного индивидума от тревоги. "Настоящая любовь", будоражащая воображение поэтов, иными словами является ненасытным стремлением слиться воедино с другим существом, но покольку другое существо яляется субъектом отдельным и индивидуальным, со своим абрисом и контуром, любое такое стремление обречено на провал, даже если дана заполученная взаимность. Эго-синтонный симптом не позволяет наблюдения за самим собой, и сопутствующая ему слепота является по-сути временной потерей способности к рефлексии. На этой стадии пациент не в состоянии говорить ни о чем другом, кроме объекта. Его самого словно в этой динамике не существует. Всесильный и идеальный объект то издевается над ним, то проявляет знаки милости, и на попытках понять объект, проанализировать и раскусить его странное и противоречивое поведние зацикливаются все мысли пациента. При этом, единственная цель этих бесконечных монологов убедить себя в том, что объект таки да идет навстречу, только, наверное, сильно стесняется/напуган/разыгрывает из себя целку чтобы набить себе цену. Самоубеждение наступает практически всегда и все начинается сызнова. И пол всегда достаточно грязный, чтобы его еще раз помыть. Но если можно срационализировать явный отказ, то почему невозможно срационализировать саму любовь? И почему человек склонен так яростно этому сопротивляться? Как правило, на этой стадии страдает только преследуемый объект.

На второй стадии подобного типа любви на сцену, как известно, выходит страдание пациента. Человек уже понимает головой, что ему ничего не светит, или что будущего у этих отношений нет, но сердцем не принимает этого факта. Иначе говоря, имеет место конфликт с реальностью. Тут начинаются бесконечные попытки выторговать еще немного отрицания реальности и появляются иного качества рационализации, а именно достоевщина: "она того стоит", "если я буду достаточно упорной, я добьюсь своего", "я готова страдать, ведь страдания очищают душу" и.т.д. Стремление к объекту многажды фрустрируется, и в итоге наступают слезы. истерики, бессилие и благословенная депрессия. Благословенная потому что только истинное и осознанное страдание предоставляет шанс борьбы с симптомом. В этом смысле страдание таки очищает душу.

Третьей стадии любви необходимо стать эго-дистонной, и это единственный способ облегчить страдания. Этот мучительный процесс по сути явяется деромантизацией объекта. Мучителен он потому что все в пациенте, от его собственного Я до утрамбованного в нем общественного мифа, противится подобному насилию над светлым чувстом. Но это лечится, притом успешно. Как было рассказано, например, в финале "1984". Подобные агрессивные оперантные методы, естественно, не этичны, и никто не станет показывать пациенту страшные картинки вкупе с фотографией объекта, чтобы вызвать аверсивный рефлекс. Но это та самая стадия, в которой заканчивается романтическая эмпатия к стремлению и страданиям, и в союзники призываются высшие части мозга. Человек начинает излечаться от любовного расстройства тогда, когда готов согласиться с неромантическим фактом: любовь можно рационализировать. Иными словами, "страшная сила" может оказаться подвластной эго. Тут главное убедить страдальца, что 1. с ним что-то не так 2. это не фатализм и не провидение над ним издеваются, а его собственное бессознательное. То есть, настало время перестать говорить об объекте и посмотреть в себя. Что тебя в нем так зацепило? Неужели он настолько идеален и прекрасен? Какие в нем плюсы и какие минусы? А как насчет вот этого прыщика на лбу? его прошлой истории отношений? ее манеры хамить? (детали играют большую роль, поскольку являются агентами реальности). Может все же не настолько идеален он, как тебе кажется? Можешь ли ты представить будущее с ним? Как будет выглядеть это будущее? Зачем тебе такое будущее? И главный вопрос: готов ли ты продолжать в том же духе? Банально, но если человек готов искренне отвечать на эти вопросы, он уже начинает овладевать симпомом.
Но как редко это происходит! Сопротивление особенно ярко выражается на этой стадии. "Нет! Ты меня не понимаешь! Ты жесток и бездушен! Пол на самом деле грязный! Если по нем прошел человек в обуви, пол объективно пачкается, и поэтому его непременно нужно помыть!". Я действительно влюблена, и это факт. Я влюблена в единственного, самого подходящего мне человека на свете. Я никогда так не чувствовала. Я всегда буду его любить. Больше никто мне не подходит. Все эти "действительно", "всегда" и "никогда" наихудшие враги народа, потому что превращают симптом, согласно мифу о любви, в нечто неподконтрольное сознанием.

Никакая любовь не длится вечно, если не пребываешь вблизи объекта, это всем известно, так почему не попросту не отрезать? О, скажете вы, так может рассуждать только человек, который не влюблен. Муки, сопряженные с отдалением от объекта любви неперносимы. Блеф, конечно же. Никакие муки не страшнее тех мук, которые вызваны постоянной фрустрацией. Но, как правило, бесполезно пытаться убедить в этом отчаянно влюбленного.

В голливудском фильме (или в шекспировской драме) подобный психолог (друг или родитель), пытающийся образумить влюбленного героя выставляeтся в смешном и вульгарном свете, часто даже выступаeт в образе главного врага героя, стоящего на пути любви. Положительный итог сей драмы является торжеством симптома, и мертвые Ромео с Джульетой превращаются в архетип победы любви над... A над чем собственно говоря и чего ради? Разве что, над душевным здоровьем. Ну, правда, восстает во мне психолог, неужели проще убить себя, чем срационализировать любовь?

Почему же люди так противятся попыткам обратить причиняющую страдания любовь (будь она безответной или нереализуемой по тем или иным причинам) из эго-синтонного состояния в эго-дистонное? Всем существом противятся, хоть и страдают сильно. Много ответов может быть у этого вопроса, но Феерберн в свое время дал самый, на мой взгляд, исчерпывающий. Прозвучать может метафизически, но смысл тут огромен. Прицепление к отсутствующему объекту лучше чем отсутствие объекта. Подобный тип любви, должно быть, является проигрыванием старого сценария в котором кто-то когда-то так вас любил. Отсутсвуя. Чтобы психологически выживать в детстве, довольствуемся тем, что есть. Точнее тем, чего нет. Любовь это тот, кто не достаточно хорош, кто постоянно исчезает, кто не отвечает взаимностью, но по крайней мере он существует, иногда даже кормит. Слишком часто отношения с людьми являются точной копией отношений внутренних, с внутренним объектом. Единственно возможными, другие просто не знакомы. Срационализировать отсутствующий хороший внутренний объект невозможно. Этой дыре суждено, наверное, оставаться полупустой. Зато возможно научиться не воспроизводить во взрослой жизни тот тип отношений, который причиняет боль и страдания. Их можно научится избегать. Для начала с помощью наблюдения за симптомом.

Поэтому в такой любви нет ничего романтического, и она не является ничем иным, кроме холеры. Она заведомо обречена на крах хотя бы потому, что влюбленный вступает в отношения исключительно с самим собой, ничуть не видя и не замечая объект своей любви. Он переигрывает свой старинный сценарий, быть может, сохраняя надежду, что в этот раз все разрулится по другому. Но по другому не будет. Покуда симптом эго-синтонен и не подлежит рассмотрению, пол всегда будет казаться грязным.


Симптомы действительно страшные силы. Мы цепляемся за них, потому что не умеем жить иначе, не умеем жить без них, мы не подозреваем даже, что существуют другие варианты бытия, свободные от симптома, другие типы отношений. Нам кажется, что по другую сторону симптома - вакуум. И очень редко осмеливаемся переубедиться. В конце концов, если там не вакуум, то какого черта мы прожили эту жизнь так, как прожили?

Как же отличить любовь-зрелую от любви-холеры? Возможно ли их различить, или все же не зря у разных явлений одно и то же название? Если на протяжении всей жизни, человек любит одну и ту же женщину, хоть не пребывает с ней в реальных отношениях, у человека эго-синтонный симптом, ибо любит он не женщину, а объект внутри себя. Неромантический вывод заключается в том, что зрелая любовь никогда не цепляется за человека с магической и фатальной уверенностью в его уникальности, она вольна его выбирать.

Иди объясни это подросткам.