Трудно вытаскивать людей из ямы прошлого, не всегда в этом есть необходимость, но все чаще в кабинетах психологов всех "конфессий" — от гештальтистов до психоаналитиков — появляются взрослые дети, сидящие в родительских гнездах, намертво привязанные якорной цепью долга.
Тот, кто считает, что из-за этого нет причин печалиться, никогда не был придавлен сыновним или дочерним долгом, который совсем не связан с чувством благодарности. Благодарность изначально штука неоднозначная, ибо если ее ждать, то это и есть не благодарность, а конкретный товарный обмен, а значит, ценность такой благодарности сводится к нулю. Но люди чаще всего предпочитают именно товарный обмен, даже не задумываясь над тем, как легко и непринужденно они на него соглашаются. А ведь обмен этот не был оговорен обеими сторонами, так как одна из сторон — ребенок, которого уж точно не спрашивали перед рождением, готов ли он принести родителю на смертном одре этот пресловутый стакан воды.
Конечно, любой родитель втайне мечтает быть в старости окруженным успешными детьми, которые по первому зову, вздоху, взмаху руки готовы быть благодарными, угодными, полезными. Да, далеко не каждый может относиться к ребенку, как гостю в доме: вырастить и отпустить. Но, слава Богу, мир в большинстве своем состоит из вполне адекватных, повзрослевших, независимых людей.
И все-таки цена вопроса достаточно высока, чтобы затеять разговор о долге перед родителями и неврозах, с ним связанных.
Для начала немного об истории вопроса. Если попытаться исследовать традиционную семью еще лет 200—300 тому назад, то окажется, что цена детской жизни была настолько низкой, что родить ребенка "для себя" было просто жизненной необходимостью. К тому же институт пенсии практически отсутствовал, и самой надежной "пенсией" в старости (а она наступала значительно раньше нынешнего пенсионного возраста) были дети, коих в семье было семеро по лавкам, для надежности. В общем, надо отдать должное традиционному укладу — обязанности между детьми были вполне распределены. В сказках практически всех народов мира отражены эти ролевые традиции: "Старший умный был детина, средний сын — и так и сяк, младший вовсе был дурак". То есть так уж сложилась, что старший сын (или самый умный) мог быть вне семьи, делать карьеру, идти "в люди", средний и все, кто за ним — как карта ляжет, но один из отпрысков, как правило, самый младший, оставался в отчем доме. Как ни странно, часто это был по определению самый "глупый", но и самый ласковый и покладистый ребенок, такой ребенок не должен был стремиться сделать карьеру, убежать из родительского дома, так как изначально справиться сам без родителей тоже не мог. Он-то и был "пенсией" родителям. В его задачи входило впоследствии ухаживать за ними, быть при них, заботиться, если надо — добывать им и себе хлеб насущный. Хлеб, который в буквальном смысле мог быть пашней и огородом у хаты или лавкой и мастерской при родительском доме. Если он женится, эту судьбу обязана была разделить и его жена. При высокой рождаемости выбирать было несложно, и даже ранняя детская смертность не слишком ломала такой уклад.
С появлением пенсии как отдельного института все существенно изменилось. Кстати, социологи часто именно наличием пенсии объясняют падение рождаемости в Европе, ведь какой смысл растить и кормить человека, чтобы потом отпустить и не получить дивиденды в виде заботы и качественного ухода. Такой уход в цивилизованных странах можно просто купить за деньги. А растить детей — это нелегкий труд. В нашей же стране, где пенсия качественно не оправдывает ожиданий и не покрывает расходы, ситуация остается прежней, хотя количество детей в семьях за последние 100 лет сократилось в разы.
Вот с падением рождаемости все и стало выглядеть иначе. Ценность ребенка, которому теперь приходится справляться со всеми задачами — быть и вовне и внутри семьи, уйти, но успевать заботиться — выросла до предела невротической зависимости у родителей. Страх остаться в старости без того самого пресловутого стакана воды стал столь навязчивым, что родители в панике начали искать самые надежные способы ввести детей в обратную зависимость и название этому придумали — "благодарность", хотя по сути это трепетно взращенное глубокое чувство вины.
Над этим чувством вины родитель "трудится" долго и упорно. Для начала его лучше взрастить в себе, ведь иначе нечем будет делиться. Особо усердствуют мамы, решившие воспитать ребенка сами, так сказать "для себя". Также работает формула "удержания мужа" или для "увода мужчины из другой семьи". Но даже если удержать ребенком мужчину не удастся, то автоматически включается безотказная мантра "я одна тебя вырастила, все для тебя делала, жила только ради тебя" и дополнительная мантра "все мужчины сволочи", которая придает особый ареол страдания облику женщины. Есть ли сомнения, что это все так долго и упорно транслируется ребенку, что он просто обязан испытать вину за свое неуместное рождение и единственное, чем он может искупить эту вину, так только сыновней (дочерней) любовью, преданностью и круглосуточным присутствием где-нибудь поблизости.
Случается, на первых порах появление спасительного ребенка действительно объединяет родителей в порыве вырастить и воспитать. Но и тут есть подводный камень. Оказывается, что, не имея иных объединяющих начал, кроме ребенка, супруги настолько опасаются потерять этот общий знаменатель, что тоже не отпускают подросшее чадо, ибо без него такая семья не имеет уже ничего общего. Этот феномен называют синдромом опустевшего гнезда, когда после покидания взрослыми детьми отчего дома родительская семья распадается. По сути это всегда происходит в семьях, где брак изначально был мезальянсом, где муж и жена — люди из абсолютно разных по уровню интеллектуального развития и материального достатка семей, с разными традициями, взглядами на жизнь и досуг. И сверхзадачей в такой семье становиться оставить ребенка невыросшим, домашним, слабым и покорным, чтобы он в таком виде мог стать гарантией того, что старость родителей не будет одинокой.
Такие семьи оказываются в кабинете психолога, как правило, не по своей воле. Обычно их "приводят за руку" озабоченные родственники, знакомые, друзья. Весь этот расклад хорошо виден разумному человеку со стороны, а вот изнутри такие отношения для всех выглядят, как благоговейная любовь к родителям, которая ну никак не может порицаться обществом, а скорее бывает предметом зависти: "Вон у Петровны сын какой заботливый — все при маме, все в дом, все в дом! А мой оболтус как женился, так и дорогу домой забыл! Неблагодарный!".
Что же позволяет удерживать возле себя подросшего, но не покинувшего отчий дом, ребенка?
Беспомощность. С раннего детства ребенку последовательно внушается, что он ничего не может сделать и добиться сам, что он беспомощен, никому кроме родителей не нужен, и в целом сам со своей жизнью не справится. Все, начиная от завязывания шнурков и заканчивая выбором профессии, лучше сделают за него родители, а его задача подчиниться воле тех, кто знает, как для него лучше. Любимая родительская забава — преувеличение опасности окружающего мира и гиперболизация проблем социализации.
Если и в подростковом возрасте ребенку не удалось взбунтоваться, пройти свой пути инициации и перекусить жесткую пуповину, то дальше шансов на самостоятельность у него будет все меньше. Случались в моей практике и великовозрастные "подростки", но такой запоздалый бунт сродни "ветрянке" в 30 лет: проходит тяжело и с последствиями, да и бунт выглядит весьма непривлекательно — чудаковатые взрослые хоть и достигают социальных вершин, но не слишком часто.
Чувство вины. Вина — краеугольный камень любого "маменькиного сынка" независимо от пола. Вина бывает направлена по-разному. Например, вина за свою неуместность, болезненность, корявость, глупость и, как следствие, доставление своим существованием, внешним видом, болезнью неудобств родителям. Но есть и вина за то, что болеют и страдают сами родители, при этом внушая малышу, что, дескать, если бы не он, то жизнь сложилась бы иначе. Сколько в кабинетах психологов детей, берущих на себя непосильную ношу ответственности за родительские разводы и несостоявшиеся судьбы!
Страх. Напугать ребенка — проще простого. А напуганным управляй, как хочешь: хочешь — еще пугай, хочешь — защищай и стань героем-спасителем. Тогда тебе цены не будет, как родителю. И ведь так может продолжаться вечно, только страхи успевай менять как одежду, согласно возрасту и уместности психологических защит. Тотальный страх, как правило, подавляет интеллект, а значит, и мыслить ребенок перестанет, и пути выхода из этого тупика не найдет. Пусть боится, к примеру, что мама уйдет, умрет, в детдом отдаст… Куда он такой от мамы денется? Арсенал средств можно и расширить, но этих трех китов вполне хватит для поддержания в родителях уверенности, что стакан воды в конце жизни им обеспечен. Тут следует, видимо, рассказать, как с этим справиться и что делать, чтобы избежать подобных жизненных сценариев. Но у меня, поверьте, нет готовых рецептов. Для любой сепарации нужны силы — как родителям, так и ребенку. Увы, ребенку изначально не дано понять, что сепарация — это его личная задача, и то, насколько он с ней справится, и предопределит его способность к личному счастью.
Мы будем любить родителей на расстоянии и приходить в отчий дом в минуты радости, чтобы поделиться ею, и в минуты печали, чтобы разделить ее. Мы будем рядом, но не вместе, потому что вместе — это уже для других отношений. Мы забудем все обиды, скандалы и недопонимания. Мы будем гордиться ими, а они нами. Мы будем. Но не вместе. Позвольте своим детям быть счастливыми по-своему, дорогие родители, даже если вам кажется, что это совсем не то счастье, которое счастье.
Да, очень хочется верить в то, что и наши дети будут нам благодарны за данную им жизнь, заботу и любовь. Но процессы идут во времени, и время как раз дает нам понимание, что мы можем передать эту эстафету любви и признательности только дальше, своим детям, а не возвращать назад. Иначе бы человечество давно погибло. И если мы способны с уважением относиться к родителям и к их старости, то это исключительно потому, что у нас есть дети, которые ничего нам не должны.
