Не люблю писать. Отнимается время от моих актуальных дел)) хотя есть чем поделиться, в моей психологической практике историй много. Вот одна из них, которая уже долгое время не выходит из головы.
Для меня первые минуты встречи с клиентами носят диагностический оттенок. Конечно, в ходе последующего знакомства какие-то мои предположения могут опровергнуться, но в основном метод наблюдения меня не подводил.
Особенно интересно, когда приходят родители с детьми. Я смотрю как держатся родители, разувают ребенка или он сам, снимают верхнюю одежду или он сам раздевается. Как справляется ребенок, если он это делает самостоятельно. Как ставит обувь, просит ли помощи у родителей? Шпыняет ли его мама? Поторапливает или терпеливо ждет? Делает ли замечания, какие? Закрывает ли ребенку рот? Как ведет себя ребенок: сразу начинает бегать по кабинету или спокойно проходит, берется перемацывать все игрушки или спрашивает разрешения, ползает-качается-прыгает по дивану или спокойно садится? Короче. Психологи поймут)))
Так вот. Приходят ко мне на прием мама с восьмилетней дочкой. Ботинки и курточки одинаковые и цвета тоже (размеры разные)))). Дочка стоит, мама ее раздевает и разувает. Аккуратненько так, неторопливо, все вешает и обувь ставит. Красота! Синхронность! Заботливо поправляет девочке прическу. Вау! У них и носки одинакового цвета - розовые!
О-о-о, думаю, сейчас начнется «мы покушали», «мы покакали».
Проходят в кабинет. Садятся. Мама бровки домиком - дочка бровки домиком (печалятся о чем-то). Девочка такая, симпатюлька, светленькая, кудряшки зачесаны, колготы в полоску, кофточка застегнута под самую верхнюю пуговицу. В глазах нет вот этого детского блеска, что ли. Или как сказать? Ну вот, искры какой-то нет. У меня сразу желание – носки девочке снять, кофту расстегнуть, прическу взъерошить, кудряшки выпустить, на колготках выдавить коленки. Тыжпсихологу так нельзя, можно сорвать консультацию))) а люди пришли за помощью. Угу. Слушаю.
- Мы лежали в больнице…, - начинает мама.
Оп-па! Как неожиданно! «мы лежали»! Вас что, один паук одновременно укусил? Или вы одновременно колбасой отравились? Или ветрянку разом подхватили?
А вслух спрашиваю:
- Кто? - «мы».
- Ну, вот (назовем девочку Оля) Оля лежала.
- Угу. Где?
- В областном неврологическом отделении.
- У вас что-то случилось? - проверяю, может девочка перенесла травму. В крайнем случае, может хомячок умер.
- Нет. Ничего не случилось такого. Просто Оля стала такой не смелой. По любому поводу плачет. Боится всего.
Какого характера страхи, интересуюсь. Оказалось, что просто боится что-то делать, сказать…, плачет. Постоянная тревога. В это время девочка сидит не шелохнется, внутренние концы бровок по-прежнему подтянуты вверх.
- Доктор сказал, что у НАС нет никаких психиатрических проблем, что надо к психологу.
Аллилуйя! Есть же доктора! После полтора месячного лечения медикаментами (страшно представить такие препараты) наконец-то признать, что проблема психологического характера. И по-видимому, правда, «у ВАС». У обеих.
В том месте, где родители говорят про «детское неврологическое отделение» (а это не единичный случай в моей работе), мой разум выносит меня из кресла терапевта. Я бы в красках описала, что со мной происходит в тот момент, но боюсь это будет не полезно клиентам, читают же не только психологи))).
Собираюсь…
- Угу. Вот Вы у психолога. Что бы Вы хотели от нашей встречи? Чем я могу быть для вас полезной? – спрашиваю у мамы (назовем ее Леной), спрашиваю так специально, чтобы сфокусировать на личных, клиентских чувствах.
Следует предсказуемый запрос «сделайте что-нибудь с ней, чтобы она стала смелой и уверенной». Та че там мелочиться!? Сейчас я достану волшебную палочку, взмахну замысловато и девочка превратится в уверенного, самодостаточного ребенка.
Хорошо… А ребенок чего хочет?
- Расскажи про себя. - смотрю на девочку. Подбородок задрожал, слезки набежали, глазки моргают. Обреченно чувствую бесполезность вопроса «Что с тобой сейчас?». Продолжаю:
- Тебе сейчас страшно?
- Нет.
- Ты чего-то боишься?
- Нет.
- Может тебе что-то не нравится?
- Все хорошо.
- А что нравится сейчас?
Молчит. Зашевелилась, села в удобной позе.
- Можно я у тебя кое-что спрошу? Если тебе не захочется отвечать, можешь не отвечать. Хорошо?
- Хорошо.
Потом стандартные вопросы: в каком классе учишься, с кем живешь, что любишь (тут трудность). Ну, в общем, живет с мамой, бабушкой и дедушкой вместе, в двухкомнатной квартире. Ходит в третий класс, учится хорошо, вернее отлично.
- Что? Вот так за три года ни одной двойки не было?
- Была, - ну, думаю, не все потеряно, - ОДНА. - рано я порадовалась.
- По чем?
- По природе, я не смогла сделать задание. - начинает плакать.
- Ты плачешь сейчас про что? – не теряю надежды.
- Я не знаю, просто плачу.
- Тебя ругают за двойки?
- Нет. - какая прелесть. А что же тогда? Какой такой интроект навязывается?
- Для чего тебе хорошо учиться?
- Чтобы перейти в четвертый класс.
- Наверняка в твоем классе есть ученики, которые учатся на 6 и 7, разве они в третий класс не перешли?
- Чтобы быть умной.
- А для чего тебе быть умной?
- Чтобы найти хорошую работу.
- А кем ты хочешь быть?
Молчок. Игнор.
- Чтобы закончить школу.
Претворяюсь:
- Ничего не пойму. На сколько мне известно, школу заканчивают все - и те, кто хорошо учится, и те, кто не очень, даже те, кто вообще плохо учится.
- Чтобы закончить школу с золотой медалью.
А-а-а! Вот, где «собака порылась»!
- С золотой медалью? – удивляюсь, - Что бы что?
Молчание. Пауза.
- Для чего тебе золотая медаль?
- Бабушка тогда будет мной гордиться.
Прикиньте, так и сказала: «бабушка будет гордиться». Это просто, как цитата из учебника по семейной психологии. Жесть!
Дальше разговариваем с мамой, Оля ушла рисовать в другую комнату. Ничего не предсказуемого. История такова. Лена разошлась с мужем, когда девочке не было и года, потому что «оказался козлом». Ребенок маленький, жилья небыло, вернулась к родителям. Родители (в основном бабушка) во всем помогала и помогает. Лена ей благодарна и «должна», «как же мы без нее». На вопрос, как в школе училась, отвечает – нормально. «Медалистка?» - «Нет». Работает где-то в бюджетной организации и бабушка тоже. Зарплата средняя. Мама (бабушка) очень Олю любит, ухаживает за ней, в школу водит, домашнее задания учит с ней.
-А кроме школы, кружки какие-нибудь Оля посещает?
- Нет.
- Почему?
- И так устает. Приходит со школы и уроки учит. Некогда. Она вообще такая послушная. Такой хороший ребенок. Все делает, что скажут. Только если не получается – плачет.
- А Вы, – спрашиваю, - а Вы, с подругами встречаетесь? Там, дискотека, пиво, отдохнуть.
- Та, не. У меня ж ребенок.
Чувствую у меня вызываются соматические нарушения, на кшталт дергающегося глаза.
- А как Вы отдыхаете? Проводите свободное время? С мужчинами знакомитесь?
- Ой, с мужчинами - нет. Хватит. А так, на море летом с дочкой ездим.
- А что Оля сама может делать? Ну, там, приготовить завтрак, например? Или вообще по дому.
- А зачем? Есть я, бабушка. Ну вообще-то помогает, но это не часто. Зачем ей? У нас две взрослых женщины есть.
Эта молодая женщина говорила, как будто бы все, так и должно быть. Апелляция к критическому мышлению была безрезультатной. Ее слова, поза, эмоции (их она и не выражала, по большому счету) были унылы и однотонны. Я внимательно отслеживала хотя бы изменение тона, чтобы за что-то ухватиться. Нет. Всю ситуацию она воспринимает, как естественную.
А про ребенка я поняла, что Олю не то, что никто не напрягает, ей просто не доверяют. Ничего не доверяют, жизни собственной не доверяют. Не отдают. Это не тотальный контроль. Это хитроумный изощренный контроль. Ребенка, реального, с собственными чувствами, желаниями, потребностями – нет. Никто не спрашивает про них. Взрослые сами знают, как лучше. Каким, по их мнению, должен быть ребенок. Ребенок-призрак. Это удобно. Это удобно всем. Бабушке – реализовать нереализованное, свое (не знаю, что, там, учиться, работу хорошую найти, небось устала в конторе до пенсии сидеть). Деду отлично – никто мозг не выносит – все правильные. Маме удобно – ребенок не проблемный - послушный, не зазорно перед своей мамой, что не состоялась, как женщина, мать, жена, там…, не хочу фантазировать. Зато внучка - молодец. Вот какого ребенка я тебе родила! Не расстраивает никого. Не стыдно. И послушная, к тому же.
А ведь могут же разлюбить, если окажется «плохой». Вот девочка и старается, изо всех своих истощенных сил старается. Угодить. Чтобы связать семью, чтобы не дай бог бабушку не расстроить. Где же они жить будут, на что жить будут? Что будет, если маму выгонят, вдруг.
Они обе стараются. Лена смирилась, а Оля еще сопротивляется. Потребность такая, человеческая – сепарироваться. Ан, нет. «Иди сюда, ты не должна быть самостоятельной, ты не можешь принимать решения, я лучше знаю…». «Ты не должна быть плохой, если ты будешь непослушной, мы тебя не примем, не будем любить».
Получается: ты не имеешь права быть собой, чтобы тебя принимали и любили, тебе нужно от себя отказаться….
Оля «на успокоительных»…. Люди! ВОСЬМИЛЕТНИЙ ребенок употребляет (та че там), - живет на успокоительных препаратах! Это что? Але! Родители! Але! «Кохана ми вбиваємо дітей!».
Во имя чего? Во имя ублажения чьего-то скудоумия?!
Сейчас пойдут строки, про то, что, собственно, и побудило меня написать эту историю.
С Леной я провела беседу. Про сепарацию, про границы, про придуманный образ ребенка, про психосоматику. И предложила терапию ей. Потому что сочла бессмысленной работу с ребенком, без поддержки родителя. Ну не сможет Оля быть смелой, уверенной (какой, там, они еще хотели, чтобы она стала) в таком семейном окружении. С такими убеждениями. Даже вместе с психологом не сможет. Не пробьет она этот железобетонный саркофаг. Опора нужна. А у Лены мог бы быть шанс.
Я даже предложила им вариант приходить вместе, на семейную терапию.
В общем они больше не пришли. Как сложилось, не знаю... Печалька.
Парюсь до сих пор, как видите.